Ангелы Ада Мне все равно, я вам скажу: я счастлив. Вздыхает ветер надо мной; подлец. И солнце безо всякого участья Обильно поливает светом лес. Киты играют с кораблями в прятки. А в глубине таится змей морской. Трамваи на гору взлетают без оглядки И дверь стучит, как мертвецы доской. А дни идут как бубны арестантов, Туда где кладбище трефовое лежит. Сидят цари как толстые педанты Валеты держат палки и ножи. А дамы: как красивы эти дамы, Одна с платком, соседняя с цветком, А третья с яблоком протянутым Адаму, Застрявшим в глотке — нашим кадыком Они шурша приходят в дом колоды, Они кивают с веера в руке. Они приносят роковые моды Обман и яд в оранжевом чулке. Шумят билетов шелковые юбки — И золото звенит как поцелуй. Во мгле горят сигары, очи, трубки. Вдруг выстрел! как танцмейстер на балу. Стул опрокинут. Черви уползают, Преступник схвачен в ореоле пик, А банкомет под лампой продолжает Сдавать на мир зеленый цвет и пыль. 1926
Борьба со сном Ан по небу летает корова И собачки на крылышках легких. Мы явились в половине второго И вздохнули всей емкостью легких. Ой, как велосипедисты, быстро Под окном пробегают дни — Лишь мы оба, что знаки регистра Бдим случайности во вне одни. Понижаясь и повышаясь Пальцы нот шевелятся достать нас: о крючья! Ты скрипичная выше, рогатка кривая, Ниже я круглый басовый ключ. Ноты разны, как ноты разны государств, Но судьба утомилась сидеть за роялью. Вот тетрадка захлопнулась: бац! без вреда. В темноте мы заснули в ночи борсальной. Электрической лампы полуночное солнце Лишь скользит вдоль страницы, белесой как снег. Вижу сон: мы пюпитр покинули, сон! Мы оделись как люди. Вот мы вышли. Нас нет. Только пара шагов меж скрипичным и басовым, Но линейка бежит в ресторан, Ан стена. Что ж, как дачны соседи, поболтаем через изгородь, ба! Недоступны и близки на ощупь как истина. Подражание Жуковскому Обнаженная дева приходит и тонет, Невозможное древо вздыхает в хитоне. Он сошел в голубую долину стакана Огнедышащий поезд, под ледник и канул. Синий мир водяной неопасно ползет, Тихий вол ледяной удила не грызет. Безвозмездно летает опаснейший сон. Восхищен, фиолетов и сладостен он. Подходи, приходи, неестественный враг Безвозвратный и сонный товарищ мой рак. Раздавайся далекий, но явственный шум, Под который нежнейший медведь я пляшу. Отступает поспешно большая стена И подобно змее уползает она. Но сей мир все ж, как палец в огромном кольце Иль как круглая шляпа на подлеце. Иль как дева что медленно входит и тонет, Там где дерево горько вздыхает в хитоне. Весна в аду Это было в тот вечер, в тот вечер. Дома закипали как чайники. Из окон рвалось клокотанье любви. И «любовь не картошка» И «твои обнаженные плечи» Кружились в паническом вальсе, Летали и пели как львы. Но вот грохнул подъезд и залаял звонок. Весна подымалась по лестнице молча. И каждый вдруг вспомнил что он одинок. Кричал, одинок! задыхаясь от желчи. И в пении ночи и в реве утра, В глухом клокотании вечера в парке, Вставали умершие годы с одра И одр несли как почтовые марки. Качалась, как море асфальта, река. Взлетали и падали лодки моторов, Акулы трамваев завидев врага Пускали фонтаны в ноздрю коридоров. И было не страшно поднявшись на гребень Нестись без оглядки на волнах толпы И чувствовать гибель в малиновом небе И сладкую слабость и слабости пыл. В тот вечер, в тот вечер описанный в книгах Нам было не страшно галдеть на ветру. Строенья склонялись и полные краков Валились, как свежеподкошенный труп И полные счастья, хотя без науки. Бил крыльями воздух в молочном окне Туда, где простерши бессмертные руки Кружилась весна как танцор на огне. Дон-Кихот Надо мечтать! Восхищаться надо! Надо сдаваться! Не надо жить! Потому что блестит на луне колоннада, Поют африканцы и пропеллер жужжит. Подлетает к подъезду одер Дон-Кихота И надушенный Санчо на красном осле. И в ночи возникает, как стих, как икота: Беспредметные скачки, парад и балет Аплодируют руки оборванных мельниц И торговки кричат голосами Мадонн, И над крышами банков гарцует бездельник, Пляшет вежливый Фауст, святой Купидон. И опять на сутулом горбу лошадином В лунной опере ночи он плачет, он спит. А ко спящему тянутся руки Ундины, Льются сине-сиреневых пальцев снопы. На воздушных качелях, на реях, на нитках Поднимается всадник, толстяк и лошак, И бесстыдные сыплются с неба открытки (А поэты кривятся во сне натощак). Но чернильным ножом, косарем лиловатым, Острый облак луне отрубает персты. И сорвавшись, как клочья отравленной ваты Скоморохи валятся через ложный пустырь. И с размаху о лед ударяют копыта. Останавливаются клячи дрожа. Спит сиреневый полюс, волшебник открытый, Лед бессмертный, блестящий как белый пиджак. В отвратительной неге прозрачные скалы Фиолетово тают под ложным лучом, А во льду спят замерзшие девы акулы, Шелковисто сияя покатым плечом. И остряк путешественник, в позе не гибкой, С неподвижным секстантом в руке голубой, Сузив мертвый зрачок, смотрит в небо с улыбкой Будто Северный Крест он увидел впервой. И на белом снегу, как на мягком диване, Лег герой приключений, расселся денщик, И казалось ему, что он в мраморной ванне А кругом орхидеи и Африки шик. А над спящим все небо гудело и выло, Загорались огни, полз прожектора сноп, Там летел дирижабль, чье блестящее рыло Равнодушно вертел чисто выбритый сноб. И смотрели прекрасные дамы сквозь окна Как бежит по равнине овальная тень, Хохотали моторы, грохотали монокли, И вставал над пустыней промышленный день. |
