1934 «Жарко дышит степной океан…» Жарко дышит степной океан. Шорох птицы на скошенном хлебе. Облаков ослепительный стан Безмятежно раскинулся в небе. Снова не было долго дождя. Пыль рисует шоссе в отдаленьи, Долгий день, в синеве проходя, Треск кузнечиков слушал все время. Телеграфный трезвон над землею Не смолкает, недвижно певуч И горячей лоснится водою Желтый омут меж глиняных круч. Над рубашкой Твоей голубою Кудри вьются в лазури небес. Эту книгу, что носишь с собою Ты читаешь? — Нет, слушаю лес. Удивляюсь векам, не читая, В поле, там, где теряется след, Приникаю к траве, не считая Невозвратного горя, ни лет. Боль весла привыкает к ладони, Но бросаю и счастье молчит, Лишь курлычет вода в плоскодоньи И оса неподвижно звенит. Все наполнено солнечным знаньем, Полногласием жизни и сном. На горячей скамье, без сознанья Ты жуешь стебелек в голубом. Кто покой Твой не знает, тот не был За пределом судьбы и беды. Там Тебя окружают два неба, Сон лазури и отблеск воды. Без упрека, без дна, без ответа Ослепительно в треске цикад От земли отдаляется лето, В желтой славе клонясь на закат. Тщетно, словно грустя о просторе, Ты пыталась волне подражать, Только Ты человек, а не море — Потому что Ты можешь скучать. 1934 «Мать без края: быть или не быть…» Мать без края: «быть или не быть», Может быть послушать голос нежный Погасить лучи и все забыть, Возвратить им сумрак ночи снежной. Мать святая, вечная судьба. Млечный путь едва блестит. Все длится. Где-то в бездне черная труба Страшного суда не шевелится. Тихо дышат звездные хоры. Отвечает мать больному сыну: Я — любовь, создавшая миры, Я всему страданию причина. Состраданье — гибель всех существ. Я — жестокость. Я — немая жалость. Я — предвечный сумрак всех естеств, Всех богов священная усталость. Спи, цари, Я — рок любви земной, Я — почин священных повторений, Я — вдали под низкою луной Голос вопрошающий в сомненьи. О, герой, лети святым путем, Минет час, ты рок богов узнаешь. Я же с первым утренним лучом В комнате проснусь, что ты не знаешь. Улыбнусь. Рукой тетрадь открою, Вспомню сон святой хотя б немного И спокойно, грязною рукою Напишу, что я прощаю Бога. Сон о счастьи. Газ в пыли бульвара, Запах листьев, голоса друзей. Это все, что встанет от пожара Солнечной судьбы. Смирись, ничей. 1935 В венке из воска «Как замутняет воду молоко…» Как замутняет воду молоко, Печаль любви тотчас же изменяет. Как мы ушли с тобою далеко От тех часов когда не изменяют. Туман растекся в воздухе пустом. Бессилен гнев. как отсыревший порох. Мы это море переплыли скоро, Душа лежит на гравии пластом. Приехал к великанам Гулливер, И вот пред ним огромный вечер вырос, Непобедимый и немой, как сырость. Печальный, как закрытый на ночь сквер. И вновь луна, как неживой пастух, Пасет стада над побежденным миром, И я иду, судьбой отпущен с миром, Ее оставив на своем посту. «Над бедностью земли расшитое узором…» Над бедностью земли расшитое узором Повисло небо, блеск его камней Смущает нас, когда усталым взором Мы смотрим вдаль меж быстринами дней И так всю жизнь павлином из павлинов Сопровождает нас небесный свод, Что так сиял над каждым властелином И каждый на смерть провожал народ. Торжественно обожествлен когда-то Вещал ему через своих жрецов. И уходили на войну солдаты, В песках терялись на глазах отцов. Но конь летит, могучий конь столетий И варвары спокойною рукой Разрушили сооруженья эти, Что миру угрожали над рекой. И новый день увиден на вершинах Людьми и сталью покоренных гор, Обсерватории спокойные машины, Глядящие на небеса в упор, Где, медленно считая превращенья, Как чудища, играющие праздно, Вращаются огромные каменья, Мучительно и холодно — напрасно. 1922 «Вскипает в полдень молоко небес…» Вскипает в полдень молоко небес, Сползает пенка облачная, ежась, Готов обед мечтательных повес, Как римляне, они вкушают лежа. Как хорошо у окружных дорог Дремать, задравши голову и ноги. Как вкусен непитательный пирог Далеких крыш и черный хлеб дороги. Как невесомо сердце бедняка, Его вздымает незаметный воздух, До странного доводит столбняка Богатыми неоцененный отдых. Коль нет своей, чужая жизнь мила, Как ревность, зависть родственна любови. Еще сочится на бревне смола, От мертвеца же не исторгнешь крови. Так беззаботно размышляю я, Разнежившись в божественной молочной, Как жаль, что в мать, а не в горшок цветочный Сошел я жить. Но прихоть в том Твоя. |
