По-видимому, Чирилло был прав, когда приписывал лихорадочную деятельность Марии-Каролины после получения известий о смерти Марии-Антуанетты проявлению истерии. Он тогда же предсказывал, что при изменении обстоятельств королева впадет в самую черную, бездеятельную меланхолию. Так оно и случилось. После печальных известий о «подвигах» Мака Мария-Каролина заперлась в спальне и не желала никого видеть. Если к ней приходили с какими-нибудь известиями, она слегка приотворяла дверь, но сейчас же захлопывала ее, словно боясь нападения. Целыми ночами напролет она писала письма к дочери, императрице; в этих письмах, написанных для конспирации лимонным соком, она жаловалась на судьбу своих детей, кляла обстоятельства и людей — словом, эти послания были наполнены самими дикими, беспорядочными, никому не нужными фразами. Написав такое письмо, она принимала морфий, впадала в сон, от которого пробуждалась не отдохнувшей, не успокоенной, — пробуждалась, чтобы опять сызнова начать свое никчемное времяпрепровождение.

Она не хотела понять, что эти бесконечные жалобы и мольбы только отвращают от нее императора, что политика большого государства не может направляться в зависимости от личных симпатий или семейных соображений ее главы. Эмма, сумевшая все-таки проникнуть к королеве, тщетно старалась втолковать ей это, но Мария-Каролина упорно стояла на том, что прийти на помощь дочери Марии-Терезии — первейшая обязанность императора.

Когда же Эмма стала говорить королеве о планах на будущее, она не пожелала ничего слушать. Пусть Эмма идет к королю, ведь теперь он взял государственный руль в свои руки. Со времени возвращения из Рима Фердинанд обращался к супруге только тогда, когда этого никак нельзя было избежать. Да и эти редкие посещения объявлялись официально, им предшествовали скороходы, курьеры, свита… Нет, она устала и не шевельнет даже пальцем более; она — просто несчастная женщина, королева, которой от прежнего великолепия не осталось ничего, кроме надежд на скорую смерть.

В прихожей у короля Эмма застала толпу офицеров, чиновников. Дежурный адъютант предупредительно вызвался доложить о ней, но, когда он вернулся обратно, оказалось, что король не принимает: он занят важным совещанием с кардиналом Руффо и просит изложить суть ее просьбы письменно.

Руффо! Не он ли был основой жалоб Марии-Каролины? Неужели враги Англии держали короля настолько крепко в своих руках, что без их разрешения никто не мог получить доступ к нему?

Этот кардинал был главой англофобов. Изгнанный за темные махинации из Рима Папой Пием VI, он вернулся обратно на родину, в Неаполь, и здесь пустил в ход все свои крупные родственные связи, чтобы добиться комической должности — управляющего Сан-Леучо, должности директора заведения тайных шалостей короля! С тех пор он стал одним из интимнейших друзей Фердинанда, старался как можно более отдалить его от королевы, изолировать от английского влияния, свергнуть Актона и стать на его место. Он был холодным карьеристом, как и сэр Уильям, продвигался вперед с большой осторожностью, окольными путями, тая коварство за добродушной улыбкой филантропа.

Очевидно, теперь он нашел удобный момент, чтобы привести в исполнение планы и окончательно прибрать к рукам Фердинанда. Значит, нельзя было откладывать решение вопроса. Тут был дорог каждый момент, надо было все сделать, чтобы парализовать влияние Руффо. Только вот как попасть к королю?

В голове Эммы блеснула мысль. Она потребовала перо и чернила, сказав, что согласно приказанию короля письменно изложит ему свои желания, и написала следующее:

Она сложила письмо и скрепила его брелоком-печатью.

— Слушайте, полковник, что я вам скажу! — сказала она серьезным, почти угрожающим тоном адъютанту, передавая ему записку. — В моем лице с вами говорит Англия. Эта записка должна быть немедленно вручена королю лично. Если вы этого не сделаете, пусть последствия падут на вашу голову. Торопитесь, пока не поздно!

Офицер взял записку с явной неохотой, ушел с нею, но сейчас же вернулся обратно и попросил Эмму войти.

Фердинанд сидел в тени портьеры с кислой физиономией. Густой толпой, словно прикрывая от Эммы, его окружали князь Пиньятелли, герцог Карачиолло, князь Кастельчикала, маркиз Галло, полицейский префект Неаполя, чиновники, представители знати.

Кардинал Руффо встретил Эмму у самых дверей.

— Но помилуйте, прекрасная миледи, что за идеи! — воскликнул он, завидя ее. — Король нигде не может быть в большей безопасности и свободе, чем в кругу своих подданных. Убедитесь сами! — Злобная улыбка притаилась в уголках его рта. — Или это интересует вас меньше всего? Тогда прошу вас сообщить мне, что именно угодно вам от его величества?

Эмма, посмотрев ему прямо в глаза, воскликнула:

— Я желаю говорить лично с его величеством!

Эмма хотела пройти мимо кардинала, но тот, чуть-чуть дотронувшись до ее руки, удержал ее:

— Его величеству нельзя мешать. Важное совещание.

— В котором принимаете участие вы? — Эмма звонко рассмеялась и стряхнула его руку. — Уж не идет ли дело о знаменитой колонии Сан-Леучо? Ведь ваша эминенция управляет ею. Быть может, выяснилась настоятельная необходимость выдать замуж какую-либо из хорошеньких ткачих?

Эмма окинула всю фигуру кардинала взглядом, полным иронии и презрения.

Во взоре Руффо что-то блеснуло; он хотел ответить ей, но в этот момент вмешался Фердинанд:

— Оставь, Фабрицио! Твоя римская диалектика не доросла до язычка миледи! — Он встал с места, тяжело подошел к Эмме и недовольно сказал: — Я к вашим услугам, миледи! Что я могу сделать для вас?

Он сказал последнюю фразу крайне высокомерно. Это взорвало Эмму. Как? Так говорит человек, у которого завтра уже, быть может, не останется ни пяди земли? Она сверкнула глазами.

— Я явилась в интересах вашего величества! Просить чего-нибудь я не собиралась. Генерал Мак рекомендовал двору переселиться в Сицилию, посланник Великобритании, хотя и не обязанный ни к чему, но движимый личными симпатиями к королевской семье, предложил услуги как свои, так и лорда Нельсона. С тех пор положение Неаполя ухудшается с каждым днем. Поэтому я обращаюсь к вашему величеству с вопросом: приняли ли вы какое-либо решение?

Фердинанд пришел в явное замешательство и, словно моля о помощи, оглянулся на других.

— Нет еще пока, нет еще! Но… и… да… я извещу сэра Уильяма… извещу…

Эмма холодно кивнула:

— В таком случае я должна заметить вашему величеству, что с завтрашнего утра английское посольство будет находиться на «Вангаре», адмиральском судне лорда Нельсона.

Фердинанд вздрогнул. Послышались общие возгласы удивления. Полицейский префект подскочил, весь красный.

— Почему это, миледи? Безопасности его превосходительства ровно ничего не угрожает. Я сам принял все меры к охране посольств.

— Против черни? Я знаю это, господин префект. Ну а против «патриотов», против дворянства?

Все закричали, обступили Эмму.

— Что вы осмелились сказать, миледи? — крикнул Карачиолло. — Как вы решаетесь подозревать дворянство? — И, полуобнажив шпагу, преклонил колено перед Фердинандом. — Государь, не слушайте пустой болтовни людей, которым страх затуманил рассудок. Ручаюсь своей головой, что дворянство верно королю. Что касается так называемых «патриотов», то это галлюцинация, государь! Во всем Неаполе не существует того, что люди называют «патриотами». — Он выпрямился и посмотрел на Эмму бешеным взглядом.

Она подошла к нему вплотную, презрительно улыбаясь и с вызывающим видом покачивая головой: