В коротких, отрывистых фразах Эмма передала все это матери, собирая платья, в которых приехала из гаварденской ссылки. Ее решение было принято: она уйдет, ведь Гренвилль будет несчастен, если она останется. Предложение Галлини она отклонила. Кому она была обязана? Гренвиллю! Но она не хотела ничего унести с собой на память о нем. Никогда более не будет она петь, никогда не дотронется до арфы.

Все, что он подарил ей, она оставит здесь, ничего не возьмет с собой, кроме убогих тряпок, в которых приехала сюда. Она отказывалась от всего и снова уходила в тень, из которой извлекла ее злосчастная судьба. Она спрячется в каком-нибудь лондонском предместье и там будет шитьем зарабатывать необходимые гроши для пропитания, для поддержания близких. Если у Гренвилля своя мужская честь, то и у нее своя женская честь. Он должен будет понять, насколько был не прав. На что ей слава, деньги, красота, если он не любил ее больше?

Ах, теснота этого дома душила ее! Она должна уйти на свежий воздух, чтобы не задохнуться. И, захватив какое-то шитье, Эмма бросилась в сад.

Она была настолько погружена в свои думы, что, усевшись в саду под деревом, не видела стежков, которые нашивала, и не заметила приближения Ромни; только тогда, когда художник очутился перед ней, она увидела его. В его руках была эскизная тетрадь. Разумеется, он опять зарисовал ее. Противным и бестактным показалось ей, что он вечно рыскал вокруг нее в поисках новых композиций. Неужели он не ставил ни во что страдания, разрывающие ее сердце?

Все это она выложила Ромни. Но он попытался успокоить ее: она права, если почувствовала себя обиженной, но он уж так создан — все представляется ему в образах, которые нужно запечатлеть на бумаге. Ну а не быть художником значило для него умереть! Разве она не понимает этого? Перестать любить — не значило ли для нее перестать жить? А вот она хочет из-за пустяков отказаться от того, в чем была ее жизнь!

«Из-за пустяков!» Эти слова вывели Эмму из себя, и она рассказала Ромни все.

Он с тихой улыбкой покачал головой:

— Гнев заставляет вас впадать в преувеличения, мисс Эмма. Женщина должна подчиняться, когда дело идет о мужской чести.

— Чести? Да какой же вред может быть его чести, если его любовница станет петь в концертах?

Ромни выразительно посмотрел ей в глаза:

— Со стороны любовницы это, может быть, было бы совершенно безразлично для Гренвилля, но — как знать? — быть может, он думает, что эта любовница когда-нибудь в качестве его жены…

— Его жены? — Эмма вскочила, уронив шитье. — Он сказал вам это?

Ромни взял ее за руку:

— Я не хотел бы внушать вам надежды, которые, быть может, никогда не осуществятся. Нет, Гренвилль не говорил мне этого, да и вообще он — не такой человек, чтобы говорить с кем бы то ни было о своих планах. Только я наблюдал за ним все это время… Ну поставьте себя на его место! Может ли человек в его положении поступать иначе! Внук Уорвика может жениться на своей любовнице, даже если у нее имеется прошлое, но с того времени, как он заключает ее в свои объятия, в ее адрес не должно раздаваться ни единого упрека, ее безупречная жизнь должна изгладить прежние ошибки… Так вот, рассудите с этой точки зрения, что вы ставите ему теперь в вину… Ах, ну что за бешеное существо! — смеясь, перебил он сам себя, увидев, что Эмма собралась бежать куда-то. — Ну куда вы собрались? Только не ходите к Гренвиллю! Сначала подумайте, что вы хотите сказать ему. Неосторожным словом вы, пожалуй, способны заставить его отказаться от решения, которое только назревает в нем!

Он нежно удержал Эмму за руку. Она растроганно посмотрела на него. Том Кидд и Ромни — как они были похожи друг на друга! И как мало любви могла она дать им!

Она пошла к Гренвиллю только тогда, когда совершенно успокоилась. Должно быть, он услышал ее шаги на лестнице и вышел к ней навстречу. Его лицо было светлее и радостнее, чем прежде. Он только что получил письмо из Неаполя; сэр Уильям обещал, что будущей весной навестит его; он сам выяснит и урегулирует материальное положение Гренвилля, а до тех пор последний должен как-нибудь успокоить кредиторов.

Эмма почти не слышала того, что говорил ей возлюбленный. Что за дело было ей в этот момент до сэра Уильяма и кредиторов! Она нежно увлекла Гренвилля в комнату и заперла двери.

— Прости мне, возлюбленный! Будь милосерден и дай мне вновь место у своего сердца! Требуй от меня всего, чего хочешь! Никогда более не буду я непослушной тебе!

Она взяла контракт и разорвала его. Затем она очутилась в объятиях Гренвилля, смеялась и плакала…

Сэр Уильям был уже два месяца в Англии, и кредиторы Гренвилля потеряли терпение. Они осыпали должника угрозами и в конце концов осадили сэра Уильяма в его лондонской квартире. Тогда он поехал в Эдгвер-роу, чтобы переговорить с племянником.

Эмма сидела в своей комнате и прислушивалась. Мужчины заперлись в лаборатории, но их громкие голоса были хорошо слышны. Сэр Уильям сурово упрекал племянника. Гренвилль защищался. Раза два-три они вступали в ожесточенную схватку. Они бегали по комнате, каждый старался перекричать другого. Наконец сэр Уильям пригрозил лишением наследства и… не назвал ли он при этом имени Эммы?

Ее охватил смертельный ужас. Если сэр Уильям потребует разрыва…

Вдруг дядя и племянник стали говорить спокойнее и тише, как будто опасались чего-то. Долго еще доносилось до Эммы это глухое перешептывание, кошмаром опутывавшее ее мозг.

Затем она услышала их шаги по лестнице; они уходили из дома. До нее донесся шум колес уехавшего экипажа. Значит, Гренвилль поехал в Лондон? Может быть, он оставил для нее несколько строк в своей комнате? Она отправилась туда, чтобы посмотреть, но дверь его комнаты оказалась запертой. Он ушел, не сказав ей ни слова; а ведь он знал, как она беспокоится о нем!

В середине ночи Эмма тревожно проснулась. Ею снова овладел ужас. Не бросил ли ее Гренвилль? Она вскочила с кровати и подкралась к его двери, но она была заперта.

Эмма спустилась вниз по лестнице, вышла на улицу и стала напряженно смотреть на дорогу, чутко прислушиваясь к малейшему шуму. Долго простояла она так, дрожа от холода в ледяном тумане мартовского утра.

Наконец, смертельно усталая, она села на лестницу. Если Гренвилль вернется, ему придется пройти мимо нее…

Кашель Эммы разбудил мать. Старушка испуганно сбежала вниз. Эмма уступила ее просьбам и отправилась в постель. Но одеяло не было в состоянии согреть ее. Дрожа от холода, лежала Эмма в постели и прислушивалась…

В конце концов Эмма, должно быть, все-таки заснула. Когда она открыла глаза, у ее постели сидел Гренвилль. Она благодарно улыбнулась ему: он был с нею, он не покинул ее.

Гренвилль только головой покачал: разве так можно? Она простудилась в холодном утреннем тумане и три дня пролежала в жесточайшей горячке. Ведь он даже не подозревал, что она так тревожилась, иначе он сразу сказал бы ей, что такие запутанные дела, как его, не могут быть разрешены в один миг. Сэр Уильям сначала очень сердился, но потом обещал помочь. Придется вести долгие переговоры с кредиторами; может быть, понадобится даже уехать в деловое путешествие.

Сэр Уильям был внимателен к Эмме, тем не менее, когда он подошел к ее кровати, чтобы взглянуть на больную и осведомиться, высока ли температура, она странно повела себя: вскрикнула и протянула вперед руки, как бы отталкивая его.

А ведь он хорошо относился к ней! Если он помогал Гренвиллю, то отчасти это происходило ради нее… Он подождет за дверью. Неужели она не позволит ему войти?

Эмма устало кивнула в знак согласия. Сэр Уильям склонился к ней и поцеловал «благородные ручки бедной, прекрасной, глупенькой, милой хозяюшки Эдгвер-роу».

С той поры он стал приходить ежедневно.

Чтобы развлечь Эмму, он решил ввести ее в историю искусств. Он приносил с собой ценные книги, в которых были изображены произведения искусства, и много говорил об идеалах красоты отдельных рас. Он указывал ей на благородные линии идеала эллинов, на различие между итальянцами и испанцами, на пышное, здоровое тело полотен Рубенса, на болезненную изнеженность Боттичелли, на пикантность французов. При этом он старался установить, к какому типу красоты принадлежит Эмма. Он ощупывал форму ее головы, исследовал линии шеи и строение рук. Эмма, улыбаясь, позволяла ему это. Разве не должна она была стараться понравиться ему хотя бы ради Гренвилля? И не беда, если при этом сэр Уильям немножко влюбится в нее.