Нельсон радостно согласился с этим планом.
Тринадцатого января Нельсон уехал в Плимут. Перед самым отъездом он зашел к Эмме и показал ей письмо, в котором сообщал своей жене о решении навсегда расстаться с нею:
«Лондон, 13 января 1801 г.
Милая Фанни! Призываю Бога в свидетели, что ничто в тебе самой или твоем поведении не дает мне права порвать с тобой. И все-таки я должен покинуть тебя — я не могу иначе. Все, что находится в моей власти, я сделал для твоего обеспечения. Когда я умру, это будет доказано. Мое единственное желание, чтобы меня предоставили себе самому… Желая тебе счастья в дальнейшей жизни, остаюсь преданный тебе
Нельсон, герцог Бронтский».
XXXVI
Ребенок у Эммы родился 29 января; это была девочка. Нельсон был вне себя от восторга, слал восхищенные письма, просил назвать новорожденную именем «Горация». Вечером 22 февраля он вдруг неожиданно приехал, вошел в комнату Эммы, упал перед нею, стал целовать ее ноги, платье, руки, которые она испуганно протянула вперед. Он так и остался у ее ног, прижавшись к коленям, положив ее руки себе на голову, словно для благословения.
— Мать моего ребенка! — бормотал он. — Мать моего ребенка!
Вскоре он поднялся и, торопясь, рассказал ей, что приехал тайно, без отпуска. Дорогой он не спал, не ел. У него только час в распоряжении, а затем нужно снова уехать, чтобы успеть отплыть на корабле «Святой Георгий» из Портсмута в Ярмут.
Он был сам не свой и умолял Эмму до тех пор, пока она не уступила и не отправилась с ним к миссис Джибсон. Увидев нежное личико девочки, опьянев от счастья, он не хотел уходить, решил пожертвовать всем, лишь бы остаться здесь — со своей семьей, своим ребенком!
Он очнулся от этого хмеля лишь тогда, когда Эмма напомнила ему о его воинском долге. В последний раз поцеловал он девочку, проводил Эмму до экипажа и уехал.
«Ярмут, 1 марта 1801 г.
Жена моя! Позволь мне так называть тебя, Перед лицом Неба, в глазах Бога ты являешься ею. Моя жена, моя сердечно любимая, чудная жена!
Оливье лично передаст тебе это письмо. Поэтому я могу писать тебе совершенно прямо и открыто.
Ты должна знать, моя Эмма, что нет такой вещи на свете, которой я не сделал бы, чтобы мы могли жить вместе с тобой и нашим ребенком. Я люблю тебя! Я люблю тебя! Никого, никого не любил я до тебя. И ты до меня не дарила никому того, что мы называем истинной любовью… Обожаемая моя Эмма и моя родина — только они и живут в моем сердце. Ах, а у меня — нежное, верное сердце. Доверься мне, никогда я не обману тебя!
Твои дорогие письма я сжигаю. Это лучше для тебя. И прошу тебя сжигать и мои тоже. Если хоть одно письмо попадет в чужие руки или если у тебя выкрадут хоть одно письмо — весь мир начнет клеймить нас ранее, чем нам желательно сделать общеизвестной нашу связь.
Поцелуй, благослови нашу дорогую Горацию, как мысленно тебя целует, благословляя,
Нельсон Бронтский».
Изнуренный вечной войной, истощенный непомерным ростом налогов, непрестанными кровавыми потерями, английский народ возопил о мире. В салонах, в газетах уже передавали слухи о тайных соглашениях держав.
И Нельсон тоже говорил в своих письмах о желании покоя, отдыха, но лишь совместно с Эммой. Ему казалось невыносимым и далее жить врозь с нею, урывая изредка часочек для свидания с нею наедине. Это заставило его еще раз обратиться к гостеприимству сэра Уильяма, хотя уже со времени Неаполя он чувствовал отвращение при мысли быть чем-нибудь обязанным человеку, у которого он отнял жену.
Но его здоровье стало хуже, чем когда бы то ни было. Он нуждался в свежем деревенском воздухе, в мирных занятиях, в родном гнезде, где он мог бы быть хозяином, но которое было бы расположено не слишком далеко от Лондона.
В Мертон-Плейс, имении в графстве Серрей, расположенном в восьми милях от города, Эмма нашла требуемое. Это был маленький, с удобно расположенными комнатами дом, при нем хорошенький парк со старыми деревьями, около тридцати десятин садов, лугов, леса. Имение пересекал кишевший рыбой ручей, который давал сэру Уильяму отличный случай предаться своему любимому спорту.
Эмма написала Нельсону, приложила наскоро набросанный чертеж. Он сейчас же ответил восторженной благодарностью за заботы и просьбой взять на себя все хлопоты по приобретению имения в собственность его, Нельсона, так как ему не дают отпуска; но вскоре он рассчитывает получить увольнение от командования судном, и тогда они уже будут совсем, совсем вместе!
Первого октября был заключен прелиминарный мир в Амьене, а двадцать второго октября Нельсон приехал в Мертон-Плейс.
Эмма, миссис Кадоган, сэр Уильям встретили его на границе имения; перед воротами дома его приветствовали друзья и соседи; в столовой его ожидал торжественно накрытый стол. Но совершенно особый сюрприз ждал Нельсона в кабинете.
Чувствуя, как Нельсон страдает, Эмма обратилась письменно к его отцу. Она изобразила старику все величие сына, суровую жизнь, которую ему пришлось вести до сих пор, болезненность, отравлявшую немногие часы отдыха. Можно ли было подходить к жизни героя с меркой буржуазной морали? Можно ли было так ущемлять его дух, который в отважном, стремительном полете уже явил всему миру плоды своего величия? Может ли отец взять на себя ответственность перед самим собой, перед всем миром, если станет сердиться на сына из-за женщины, которая так враждебно, с таким непониманием отнеслась к величию собственного мужа?
Эмма с большой робостью отправила это письмо, но теперь все обернулось как нельзя лучше. Отец Нельсона ответил согласием и гарантировал примирение всех остальных членов семьи. За день до прибытия Горацио все они собрались в Мертон-Плейс, и, когда Эмма открыла дверь в кабинет, навстречу Нельсону вышли его отец, брат — священник Уильям Нельсон с сыном Горацио и дочерью Шарлоттой, сестры — миссис Болтон и миссис Мечем с мужьями и четырнадцатью детьми.
Нельсон безмолвно остановился на пороге, а затем, смеясь, ликуя, бросился в простертые навстречу ему объятия!
Дни потекли в мирной работе, в спокойном наслаждении отдыхом. Нельсону как-то не верилось, что и для него настала пора безмятежной жизни, к которой чувствовал симпатию с самого раннего возраста. Одного только не хватало ему — возможности постоянно иметь около себя обожаемую дочь. Но наконец Эмма придумала выход и из этого положения. Нельсон уехал под первым предлогом в Лондон и оттуда прислал сэру Уильяму письмо, в котором просил разрешения поселить в Мертон-Плейс маленькую девочку, уже давно доверенную его попечениям. Об этом ребенке он, Нельсон, как-то уже говорил сэру Уильяму и миледи — он, право, не помнит, кому именно, — еще перед отъездом из Италии. Ребенок отлично воспитан, не будет в досаду и тягость никому и не нарушит гармонии их совместной жизни.
Сэр Уильям прочел Эмме это письмо.
— Он рассказывал нам о ребенке еще перед отъездом из Италии? — с удивлением спросил он. — Ты слышала что-нибудь об этом? Я не помню ничего!
Эмма с трудом выдержала его пытливый взор:
— Насколько мне помнится, это было в Ливорно, когда мы получили в консульстве письма из Англии. Да, да, тогда именно он и сказал нам об этом.
— Вот как? Значит, я прослушал… Ну в этой сумятице… Ведь там мы получили известие о Маренго? Во всяком случае, странно, что он просит разрешения у нас. Ведь Мертон-Плейс принадлежит ему! Впрочем, он всегда отличался особой деликатностью… Ну так пусть! Ведь дом достаточно велик, и всегда можно устроиться так, чтобы не слышать детского крика. А как думаешь ты? Что мне написать ему от тебя?
— Что я радуюсь этой девчурке и очень довольна взять ее под свое покровительство.
Сэр Уильям кивнул:
— Еще бы! Еще бы!
Эмма почувствовала, что бледнеет:
— Что ты этим хочешь сказать?
Он хихикнул:
— Ведь ты вечно мечтала о ребенке, поэтому маленькая сиротка Нельсона придется тебе по сердцу. Ведь в вас, женщинах, всегда много материнских чувств… Это я и напишу Нельсону. Ты увидишь, как он будет благодарен!
