Адмирал Брюэс, предводитель вражеского флота, пал; его флагманское судно «Ориент» было объято пламенем.

Странная, мечтательная улыбка заиграла на устах Нельсона. Однако, очнувшись, он приказал поспешить на помощь команде горящего корабля, и было спасено семьдесят жизней. Но в десять часов пожар достиг пороховой камеры, и «Ориент» взлетел на воздух.

Наступила торжественная тишина. Словно по взаимному соглашению, огонь прекратился на несколько минут.

Затем бой начался снова.

Наступивший день показал Нельсону грандиозность одержанной победы. Только два линейных корабля и два фрегата французов спаслись от разгрома поспешным бегством. Цель была достигнута: план Бонапарта — добиться из Египта господства над Средиземным морем и отсюда угрожать английской Индии — потерпел крушение. Отечество было спасено, а имя победителя стало бессмертным!

Да, когда-то Эмма высмеяла Нельсона! Это было пять лет тому назад, когда он в первый раз явился к ней, овеянный незаслуженной славой.

«В один прекрасный день я надеюсь доказать, что сегодня я не был так уж недостоин явиться представителем Георгиевского креста. Быть может, миледи все-таки представится случай наломать для меня в неаполитанских садах лавровых ветвей».

Так ответил он ей тогда. Теперь он возвращался. Близился день, когда она должна поднести ему лавры, в которых тогда отказала.

После прощальной аудиенции капитана Гаста при дворе сэр Уильям принес Эмме запечатанное письмо от королевы.

Он отдал ей это письмо с притворным равнодушием, но по легкому трепету в его взоре Эмма поняла, насколько велико его любопытство, его беспокойство. Ведь сэр Уильям знал, что теперь Эмма уже вышла из-под его опеки, да и вообще все последнее время он лишь проводил в жизнь ее идеи, получая благодарности от министерства. Но она не завидовала его дешевой славе, охотно оставалась в тени, откуда могла принести Нельсону больше пользы, чем в демонстративном блеске своей власти. Да, когда-то сэр Уильям снисходительно смотрел на Эмму сверху вниз, а теперь он уже поднимал к ней взор. Теперь это был робкий, не смевший даже излить свое любопытство на словах человек!

Эмма равнодушно взяла письмо Марии-Каролины, вскрыла его. Оттуда выпал листок бумаги — ложное признание, которым Эмма взяла на себя ответственность за нарушение нейтралитета… Поперек его рукой Марии-Каролины было написано: «Улажено Абукиром».

Эмма задумчиво сложила листок и сделала из него маленький кораблик, подобный тем, которые она в детстве пускала на родине по реке. Этот кораблик она с улыбкой пустила в наполненный водой умывальный таз и подожгла. Сэр Уильям с удивлением смотрел на нее, с трудом сдерживая свою злость, свое разочарование.

— Что ты делаешь? Почему ты сожгла эту записку? Разве в ней не было ничего важного?

Эмма каким-то странным взглядом посмотрела на него:

— Важного? Но ведь это — лишь бумажный кораблик, тот самый бумажный кораблик, которым Нельсон поджег «Ориент» при Абукире!

А разве это и на самом деле не было так? Никогда не была бы одержана эта великая победа, никогда «Ориент» не осветил бы Нельсону победным факелом путь в мировой истории, если бы не было этого листочка бумаги.

А теперь эта бумажонка, испепеленная, плавала в умывальном тазу леди Гамильтон — той самой, которая когда-то была красоткой Эммой лондонских улиц…

Двадцать второе сентября! В этот день Эмма пять лет тому назад в последний раз видела Нельсона, когда он, заурядный, никому не ведомый судовой капитан, исчезал с «Агамемноном» в пучине солнечного восхода. Теперь он возвращался, сверкая лучами своей славы.

Неаполь готовил ему королевский прием, а с Неаполем — все короли, которые могли теперь перевести дух от страха перед тайными, грозившими гибелью планами Бонапарта. И кому были обязаны они всем этим? Одна лишь Мария-Каролина знала это!

Ее благодарностью была обязанность, возложенная ею на Эмму. Под предлогом болезни королева уклонилась от участия в приеме, предоставив Эмме честь выразить спасителю восторг Неаполя, предоставив ей наслаждение при всем народе преподнести втайне любимому лавры.

Королевой этих дней была Эмма. Словно королева, ехала она в ослепительный полдень на палубе королевской лодки; сидела на высоком, усеянном гербами испанских Бурбонов кресле; внимала сладким речам короля; принимала поклоны знатнейших особ двора. Ей делал доклады обо всем командир королевского судна герцог Франческе Карачиолло, адмирал королевства обеих Сицилии, потомок надменнейшего княжеского рода Калабрии. Перед нею склонялись мастера искусств; она выбирала романсы и мелодии, которые изливали в звуках над голубой гладью Тирренского моря певчие Паизиелло и музыканты Чимарозы. Да, она была королевой, плыла, словно королева, навстречу возлюбленному.

Пять лет тому назад она совсем иначе представляла себе эту встречу. Тогда она была полна гневного отвращения к старцу, унижавшему ее своей похотливостью, к миру, заставившему ее пойти на эту ложь. Как тосковала она тогда по руке, на которую могла бы опереться, по сердцу, которое могла бы любить!..

А теперь… теперь она ехала навстречу Нельсону, любила его, любила больше, чем прежде, и все-таки… Что мог он дать ей? Он принадлежал своему отечеству, славе, своей жене… После кратких недель обманчивого счастья он отвернется от нее, как принц Джордж от Арабеллы Келли. Но тогда и сэр Уильям тоже будет потерян для нее… Нет, этого не должно быть! Никогда не будет она принадлежать Нельсону!

Но что это с нею, почему она должна думать об этом именно сегодня? Не таилась ли в ней все еще болезнь, отчего ее мысли летали так низко? Ах, как изменилась она в эти пять лет! Всеми силами души призывала она возлюбленного и вот плыла навстречу ему, рассчитывала…

Вдруг Эмма вздрогнула, очнулась от своих размышлений. Люди в сопровождавших их лодках встали, принялись кидать в воздух шапки, махать платками и флажками, сливаясь голосами в общем крике. Адмирал Карачиолло подбежал к Эмме и указал ей по направлению к Капри.

Из-за скалы Тиверия, сияя в лучах солнца, показался абукирский флот.

— Нельсон!.. Нельсон!..

Тысячеголосым зовом прогремело это имя над морем, и тотчас же, подобно рою пестрых птиц, на всех мачтах взлетели флаги и вымпелы, загрохотали орудия.

— Нельсон!.. Нельсон!..

Стройная, юркая, словно чеграва [17] , королевская лодка Неаполя приникла к плавучей крепости Великобритании. Медленно спускался по трапу «Вангара» один-единственный человек…

Страстное нетерпение объяло Эмму. Вырвавшись из рук короля, она бросилась к мосткам.

Она придумала хвалебную речь, полную пламенного воодушевления, но, когда Нельсон очутился перед ней, все забыла. Безмолвно, сдерживая дыхание, смотрела она на него, на «отличия победы», о которых он писал, на «корабельные обломки» Горацио Нельсона.

Бледный, со впалыми щеками, исхудалый; в пустом рукаве — вздрагивающий обрубок руки; лоб — опухший, покрытый воспаленной краснотой, с трудом соштопанный лоскут кожи. А внизу, в изжелта-серых кругах, глаза: один — полузакрытый раздувшимся веком, другой… о, это неподвижное, стеклянное, безвзглядное, мертвое нечто…

— Боже мой, Боже мой! Нельсон? Возможно ли это?

Отчаяние душило ее. И вдруг пожаром хлынула кровь по жилам. Дикие линии запрыгали перед глазами. Эмма напрягла все силы, борясь с припадком. Но все вокруг нее начало качаться. Высоко вскинулся вверх корабль… замелькали разноцветные птицы… темно стало, темно…

— Нельсон!.. Нельсон!..

Солнечный луч пробрался сквозь косое окно, упал на портрет на письменном столе. Эта холодная улыбка… не видела ли она ее раньше?

Жена Нельсона…

Эмма с отвращением отвела взор. Посмотрела на озабоченное лицо сэра Уильяма. Рядом с ним…

Ужас! Ужас! Свидание должно было быть молитвенным, достойным величия момента — так грезилось оно Эмме, теперь же все было испорчено.