Когда в день представления Эмма заглянула через дыру в занавесе в зрительный зал, публика показалась ей очень смешной. Тут были молодые приказчики, судейские писцы и чинные ремесленники с женами и детьми. Но среди них виднелись коренастые фигуры в мундирах королевского флота. Были ли среди них люди с «Тезея»? Эмма озабоченно перевела взгляд на Тома. Он сидел рядом с боцманом геркулесовского сложения, причем его левая рука была по-прежнему припрятана, но его лицо оставалось спокойным, и озабоченность Эммы снова рассеялась.

Занавес взвился, и Эмма в первый раз вступила на сцену. Теперь она уже не думала ни о чем, кроме любви Джульетты. Воспоминания об Овертоне с неудержимой силой всплыли в ней, а слова ее роли так хорошо передавали всю ее тоску, ее томление!.. Только когда раздались шумные одобрения, она очнулась. Ее неоднократно вызывали, и Эмма подходила к рампе, кланялась, положив руки на грудь, и с благодарной улыбкой ловила цветы, которые бросали ей на сцену из зала.

За сценой мистер Джибсон энергично потряс ей руку.

— Громадный талант! — крикнул он своим тонким птичьим голосом. — И его открыл я! Завтра пойду к Гаррику. Он придет, увидит, пригласит. Я знаю его! Мы с ним на «ты»!

— Дочь моя! — всхлипывала с другой стороны миссис Джибсон. — Вы моя дочь, моя жемчужина, мое сокровище, моя драгоценность!

Последним пришел Том. На его добром, честном лице еще виднелись следы глубокого волнения, вызванного игрой Эммы. Он остановился около дверей, как бы не решаясь приблизиться к любимой девушке.

Не говоря ни слова, Эмма встала, обняла его и три раза поцеловала в губы. Он побледнел. Когда она отпустила его, он зашатался как пьяный.

Они хотели уйти после спектакля домой, но миссис Джибсон не пустила их, сказав, что будут и танцы, не годится отсутствовать при этом королеве вечера.

Эмма охотно согласилась. Она была опьянена успехом.

В зале стулья отодвинули в сторону, чтобы освободить место для танцев. Публика встала по обе стороны: справа моряки, слева горожане с женами и дочерьми. Когда Эмма вошла, ее приветствовали троекратным «ура», а оркестр сыграл туш.

Мистер Джибсон открыл танцы хорнпайпом. Танцуя, он вертел тросточкой, подбрасывал ее на воздух и снова ловил; при этом на голове у него была тарелка, которая не сваливалась, несмотря ни на какие прыжки и кривляния. Затем последовали контрдансы, в которых приняли участие все. Дамы подпрыгивали посередине зала, кавалеры притоптывали, судорожно сжимали в зубах горящие трубки, помахивали шелковыми платками, с бешеной быстротой кружили дам, сталкивались, спотыкались, пока, задыхаясь и сопя, не падали на свои стулья.

Какое-то отвращение поднялось в Эмме. Невольно ей припомнился клуб адских огней. Здесь, как и там, чувствовалась все та же дикая жажда наслаждений, та же погоня за забвением. Вдумчивость и умеренность встречались лишь у тихих людей среднего круга, например у Томасов в Гавардене, у Кенов на Флит-стрит.

Но тут же опьянение снова ударило ей в голову. Почему она должна всегда стоять в стороне? Разве она не молода и не красива? Разве в ее груди не бьется сердце, алчущее радости?

Казалось, Том угадал ее мысли, пригласив ее в этот момент танцевать.

— Да ведь я не умею… Я никогда не танцевала.

— Позвольте мне поучить вас. Вы очень скоро постигнете.

— Но рука? Если ты выдашь себя?

— Мне нужна только правая. Позвольте мне вашу руку!

Он показал Эмме простейшие па, и после пары робких попыток она овладела ими. Ее смелость возросла. Оставив руку Тома, она легко и свободно стала кружиться около него, то словно устремляясь к нему со всей страстью, то испуганно отскакивая назад, то поддразнивая и завлекая. Подчиняясь какому-то неведомому внутреннему чувству, она изобретала все новые повороты, новые положения, так что Том, несмотря на всю свою ловкость, с трудом поспевал за ней. И, танцуя, она ясно сознавала, что красива в этот момент и полна могущественным очарованием.

Остальные пары перестали танцевать и смотрели на Тома и Эмму. До нее доносились возгласы восхищения. Мистер Джибсон восхвалял ее грацию, миссис Джибсон называла ее своей жемчужиной, своим сокровищем, своей драгоценностью.

Вдруг перед ней вырос колоссального роста матрос и оттолкнул Тома, хрипло крикнув:

— Убирайся прочь, однорукий! Красивые девушки не для таких калек, как ты. Пойдем, сокровище мое, будем танцевать! Ты должна танцевать со мной! Слышишь? Со мной!

Две нервные руки обхватили Эмму за талию и высоко подняли на воздух. С криком ужаса и гнева она уперлась в грудь великана.

— Оставьте меня! Я не хочу танцевать с вами! Не хочу!

Матрос засмеялся пьяным смехом:

— Ты не хочешь? Так к чему же ты здесь? Нет, Сэм Тегг, боцман с фрегата его величества «Тезей», хочет танцевать с тобой и назло твоему калеке поцелует тебя прямо в крошечный ротик! — И он нагнулся к Эмме.

На нее пахнуло водочным перегаром.

— Том! — вскрикнула она. — Том!

В тот же момент она была свободна. Пораженный сильным ударом, Сэм Тегг рухнул на пол, а Том, бледный как смерть, сверкая глазами, согнул обе руки, собираясь снова броситься на противника.

Тегг вскочил и разразился язвительным смехом:

— Чудо, ребята, чудо! Одноручка превратился в двуручку! Ха-ха, как он стоит там! Да, да! Ох уж эти женщины! Благодаря им не раз удавалось вывести на чистую воду самые сокровенные тайны и выследить самых хитрых лисиц!

Он подозвал нескольких матросов и подошел к Тому. Последний отскочил к стене и, обнажив нож, крикнул:

— Слушай ты, вербовщик! Если тебе дорога жизнь, то оставайся на месте. Дешево я не продам своей свободы!

С криком ужаса бросилась Эмма к Тому. Ропот пробежал по рядам рабочих и горожан, и они с угрозой надвинулись на матросов. Миссис Джибсон подбежала и принялась уговаривать противников Тома, ее муж поддержал ее, разразившись проклятиями по адресу людей, мешающих самым невинным развлечениям.

Тегг несколько секунд пораздумал, а затем, окинув взглядом небольшое количество своих матросов и большую толпу противников, ушел из зала.

Том и Эмма долго оставались у Джибсонов, а потом побежали домой. Было уже почти утро, когда они неслись по пустынным улицам. Но их опасения были напрасны — никто не подстерегал их и не собирался задерживать.

Том проводил Эмму до ее квартиры и ушел к себе. Солнце начинало появляться; золото его лучей уже заливало мачты и паруса, вздымавшиеся со стороны гавани из-за низких домов. Розовые облачка скользили по чистому небу, гонимые утренним ветерком. Но в узких переулках еще лежали ночные тени.

Эмма смотрела из окна вслед удалявшейся фигуре Тома. Вот он скрылся из виду.

Вдруг с той стороны послышался сдавленный крик… глухое падение… Эмма высунулась из окна. На мостовой лежал Том, к нему нагнулись темные мужские фигуры и держали его. Они подняли Тома с земли и потащили по направлению к гавани.

Из домов выбежали мужчины, женщины и дети; Эмма слышала их взволнованные голоса. Но когда матросы-вербовщики приблизились к людям, они расступились: никто не осмелился прийти Тому на помощь. Царило мрачное молчание, только громко плакала старуха — несколько недель тому назад у нее таким же образом забрали сына.

«Стоит принцу Джорджу сказать только слово, и Том будет освобожден. Что, если я обращусь к нему? Но что из этого выйдет?..» — думала Эмма.

Долго ломала она себе голову над этим, но не могла придумать ничего иного. Она была так одинока в Лондоне; никому-то не было до нее дела!

«Может быть, миссис Джибсон может дать хороший совет?»

Словно угадывая желание Эммы, директорша появилась в тот же момент. Она уже прослышала о том, что произошло, и пришла, чтобы утешить Эмму. Она была возмущена насилием, озабочена тяжелой участью Тома и полна внимания к Эмме. Только для Тома едва ли можно что-нибудь сделать. Флот нуждался в матросах, и лорды адмиралтейства были недоступны просьбам и ходатайствам. Да и по какому праву обратится к ним Эмма? Ее даже и слушать не будут! Единственный, кто может помочь тут, это сам капитан-вербовщик. Лично миссис Джибсон не знала его, но моряки, бывавшие в «Авенском лебеде», много рассказывали о нем. Неумолимо строгий, даже жестокий в делах службы, сэр Уоллет-Пайн был, в общем, очень добродушным человеком, да к тому же кавалером чистой воды! Он питал открытую слабость к сцене, и не проходило вечера, чтобы он не посещал одного из лучших театров.