Эмма кивнула:
— Я не хотела, чтобы вы открыто высказывались за войну. Если ее исход будет несчастлив…
— Вы не доверяете армии? — с удивлением перебил ее Нельсон. — Но ведь они отличились в Верхней Италии! Сам Бонапарт хвалил ее!
— Конница… две тысячи человек, но собственно армия… ах, как она сформирована! В каждой общине второго сентября неожиданно забрали по восьми человек из тысячи — без за кона, без подготовки, без медицинского освидетельствования, все по грубому произволу. Людей без всякого стеснения оторвали от семей. Теперь они кричат об обманах и подкупах, насилии и бесправии. Можно ли будет поставить им в вину, если они не захотят сражаться?
Сэр Уильям иронически передернул плечами:
— Пусть они только помаршируют под барабан! С помощью водки и розог их можно будет погнать куда угодно. Между прочим, ведь и у нас в Англии матросов забирают силой!
Нельсон гневно дернул головой:
— Варварство, недостойное свободной страны!
— Разумеется. Но разве наши матросы — трусы? Ах, Эмили, ты просто пессимистка! Только портишь нашему другу рас положение духа!
Эмма скорбно покачала головой:
— Наши матросы — британцы, они сражаются за отечество, за короля. Но в глазах неаполитанца Бурбоны — чужие, испанцы. Как осторожно Карачиолло отделил понятие о династии, когда ручался за верность неаполитанцев!
Нельсон презрительно кивнул:
— Двусмысленный человек… как и все эти итальянцы!
— Можно ли требовать прямодушия от народа, который целое тысячелетие находится под вечно сменяющимся господством? — воскликнула Эмма. — А потом, что ему до Марии-Антуанетты? Чтобы отомстить за неведомую ему покойницу, он должен жертвовать жизнью и достоянием? Ах, я боюсь, боюсь… Если бы я могла знать, что король возложит на вас окончательное решение… Ваша слава, ваша юная слава… я видела, как она народилась… росла, словно красавец мальчуган. Я люблю этого мальчугана, словно он — мой собственный, и если он преждевременно умрет…
Она озабоченно поглядела на Нельсона. Ее глаза были полны слез. Сэр Уильям рассмеялся:
— Ну разве не трогательна наша Эмма? Тип наших жен… Мой друг Гёте, знаменитый немецкий поэт, очень правильно изобразил ее. Сентиментальная, преисполнена чувства, готова в любой момент кинуться на колени перед божественной красотой души… Но, к счастью, лорд Нельсон — не незрелый Вертер, а британский моряк, знающий, где раки зимуют. Допустим действительно, что король-носач будет разбит. Ну так что же? Его тестюшка-император не может оставить Неаполь без помощи, а будет вынужден выступить против французов. Но в этом случае Россия обязана прийти к нему на помощь. Значит, европейская война. Говоря между нами, она будет очень на руку нам, англичанам, чтобы без помехи завести своих овечек в свои стада. Разве мы уже не начали? Вы отправляетесь теперь на Мальту, милорд! Неужели вы воображаете, что мы рискуем Нельсоном ради того, чтобы завоевать для Фердинанда островок, способный стать для нас дивной морской станцией? А если даже мы возьмем самое худшее и предположим, что это невероятное королевство обеих Сицилии отойдет в вечность? Я не желаю этого из-за милой Марии-Каролины, но, раз это случится, мы же будем весело смеющимися наследниками. Поэтому не давайте нашей мечтательности сбивать себя с толку! Сегодня вы устроили такое дельце, над которым мы, дипломаты, — сознаюсь в этом, к нашему стыду, — уже давно и напрасно ломали зубы. Вы заставили покатиться с места этот королевский обрубок, а это… нет, в самом деле, милый друг, если Англия забудет это, то она не стоит Абукира! Поздравляю вас, милейший! Искренне поздравляю с первой победой в области высшей политики!
Гамильтон схватил руку Нельсона, с восторгом потряс ее. Его лицо сияло радостным восхищением, сквозь которое просачивалась хитрая ирония.
Нельсон ничего не ответил. На его устах застыла бледная улыбка, тогда как чело казалось овеянным мрачными тенями…
XXI
«Лагерь Сан-Джермано, 5 ноября 1798 г.
Дорогой друг! Только что пришло известие, что Вы завоевали Гоццо и осадили Ла-Валетту. Ликование велико. Ожидают, что вскоре крест иоаннитов вновь воссияет над всем островом. Ах, иллюзия! Тем не менее королева просит Вас вернуться поскорее, Мак объявил, что армия готова к войне, но не хочет выступать без Вас. В то время как он пойдет на Рим, он хочет, чтобы Вы взяли с моря Ливорно и высадили шесть тысяч человек под командой генерала Назелли, который кинется на Шампионе с тыла.
Мария-Каролина горит воодушевлением, верит в быстрый успех. У нее имеется в Париже тайный агент, осведомляющий ее о тамошних настроениях. Директория впала в немилость у народа, кроме того, не хватает денег на военные расходы. Поэтому Шампионе получил приказание отступить перед неаполитанцами без боя. В данный момент Италию надо уступить.
Правда ли это? Когда я выразила свои сомнения, Мария-Каролина показала мне донесение, и я узнала почерк агента, который состоит на жалованье также и у сэра Уильяма. А сэр Уильям готов пустить в ход все средства, чтобы война состоялась…
Я в ужасном положении. С одной стороны — королева, делавшая мне только добро, с другой — отечество, сэр Уильям, Вы… Если мои опасения оправдаются, мы должны все-таки помочь Марии-Каролине. Она заслужила это уже Сиракузами. А теперь мы должны еще взвалить на себя эту ответственность! Можем ли мы радоваться, если покинем ее в несчастье? Но мне едва ли надо говорить об этом такому рыцарю, как Вы!
Я знаю, что Вы будете здесь через несколько дней. Мое сердце дрожит от радости при одной мысли об этом, и все же страх не покидает меня. Все я рассматриваю с точки зрения отношения к Горацио, прежде всего спрашиваю себя, хорошо ли это будет или плохо для Горацио.
С тех пор как принято решение о войне, Мария-Каролина кажется переродившейся. Она непрестанно говорит о грядущих победах и завоеваниях. Если судить по ее словам, дело не кончится одним изгнанием французов, неаполитанские владения должны быть расширены.
Она более не покидает Сан-Джермано. Когда солдаты упражняются, она постоянно присутствует на учениях. Она сделала для себя нечто вроде мундира — голубая амазонка с золотыми пуговицами и вышитыми на воротнике лилиями, к этому еще генеральская шляпа с белым пером. В таком виде она галопирует вдоль линии войск, по бивуакам, а я должна сопровождать ее.
Король тоже полон воинственного воодушевления, с тех пор как видит, что дело непременно дойдет до войны. Он хочет встать во главе армии, вернуться в качестве завоевателя Рима, поднять свой престиж у лаццарони военной славой. Разве это не та самая комедия жизни, о которой говорил сэр Уильям?
Сэр Уильям…
Странно, что он никогда не вспоминает моего возгласа, вырвавшегося у меня на заседании военного совета, чтобы предупредить Вас насчет Карачиолло. Я не могу понять его. По временам мне кажется, будто он знает все, но затем, когда я спокойно пораздумаю над его словами, они кажутся мне совершенно невинными. Словно лишь случайно в них казался тайный смысл. Конечно, недоверие вселяет в меня в значи тельной степени моя боязнь…
Но я не хочу думать об этом. Я хочу думать лишь о том, что должна быть сильной и мужественной, когда Горацио вернется к своей Эмме.
P. S. В сущности, я не хотела писать это, но, пожалуй, лучше, если ты узнаешь об этом теперь. Недавно ко мне за ходил сэр Уильям. Он сказал, что получил письмо из Лондона. Там ходят слухи об интимных отношениях лорда Нельсона с какой-то неаполитанкой. Это обстоятельство сильно встревожило его семью, а леди Нельсон даже собирается лично при ехать в Неаполь. Имя неаполитанки еще неизвестно, но пущены в ход все пружины, чтобы узнать его; с этой целью конфиденциально обратились в посольство… А затем он спросил меня, не знаю ли я чего-нибудь об этом… Ах, милый, каково было мне! Но в то же время я почувствовала гордость, что не неаполитанка, а именно я — та, которую любит Нельсон. Потом у меня все-таки стало очень тяжело на сердце. Сколько времени еще продлится мое счастье? Если придет та, которая имеет право на тебя… тогда моя любовь останется одинокой и мое сердце умрет под падающей листвой…
Э.»
