— Однажды вы уже ставили в заклад свою голову, герцог; по-видимому, вы ею не очень дорожите. Ведь ваши утверждения слишком легко опровергнуть. Вы говорите, что дворянство остается верным? Ну так вот… — Она обвела взором присутствующих и стала говорить громче: — В одном из собраний объединенного дворянства, состоявшегося в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое число этого месяца на одной из пози-липпских вилл, было сделано предложение помешать бомбардировке Неаполя английским флотом в случае вступления Шампионе, а для этого надо арестовать сэра Уильяма и Нельсона и держать их в качестве заложников. Господин префект, соблаговолите осведомиться у Джузеппе Риарио, герцога ди Корлетто, кто внес это предложение? Оно принято и должно было быть выполнено студентами больницы для неизлечимых. Князь Пиньятелли-Стронголи, не угодно ли вам спросить у своего кузена, князя Винченцо Пиньятелли-Стронголи, кто предложил себя в предводители для этого преступления? Пленных предполагалось содержать в таком месте, куда никто не получит доступа, кроме «патриотов». Герцог Карачиолло, спросите своего племянника Николино Карачиолло, коменданта Сан-Эльмо, кто предоставил для этой цели подземные мрачные крепости? О, конечно, господа, дворянство соблюдает верность, «патриотов» не существует. Да здравствует король! — И Эмма с язвительным смехом тряхнула своими локонами.

Наступила мертвая тишина. Фердинанд снова уселся. На его лице отражалось беспомощное отчаяние, он дрожащей рукой погладил левретку, положившую свою узкую голову на его колено.

— Миледи… — пробормотал он наконец. — Миледи… миледи…

Этот лепет дал толчок целой буре негодования. Знать принялась осыпать Эмму упреками, настаивала перед королем на строжайшем расследовании обвинений.

— Не было примера, чтобы все дворянство страны было так опозорено! — кричал Карачиолло хриплым голосом. — В том, что сказала эта леди, нет ни слова правды. Я требую доказательств, назначения следственной комиссии, допроса обвиненных…

— Пока солдаты Шампионе не положат конца всему этому! — рассмеялась Эмма. — Сколько дней просуществует еще, по-вашему, королевская юстиция, герцог?

Но Карачиолло не обратил внимания на ее слова и продолжал кричать, бросая дикие взоры:

— Все это порождение подлой трусости! Перед фантазиями истеричных женщин обращаются в бегство только трусливые бабы…

— Карачиолло! — послышался окрик Фердинанда. — Ты заходишь слишком далеко! Приказываю тебе замолчать!

Он снова вскочил, оттолкнув от себя левретку; на мгновение в нем проснулся король. Но затем он опять съежился.

Эмма выдержала всю эту сцену молча. Теперь она слегка поклонилась Фердинанду:

— Благодарю ваше величество за то, что у вас нашлось слово в защиту храбрости победителя Абукира. Но он не нуждается в защите вашего величества. — Она резкими, размеренными шагами подошла к Карачиолло и показала указательным пальцем на его руку, глаз, лоб. — В каком сражении потеряли вы эту руку, господин адмирал? Где потеряли глаз? Какой снаряд оставил этот шрам на вашем лбу? Ах, герцог, неужели вы не понимаете, почему такие люди, как Нельсон и сэр Уильям, готовы принять обвинение в трусости? Ведь они хотят сохранить королю, вашему повелителю, его столицу. Уж не думаете ли вы, что вашим заговорщикам удалось бы взять Нельсона живым? А сэр Уильям… остался ли бы он жив или нет, но знайте — я, его жена, вот этой самой рукой направила бы первый пушечный выстрел на Сан-Эльмо из орудий «Вангара». Мы — британцы, адмирал! — Высокомерно повернувшись к нему спиной, она обратилась к Фердинанду: — Государь, я знаю, эти нападки направлены не против самого короля, а лишь против его друзей. Но это — пока, а позднее… И Людовик XVI тоже выдал своих истинных друзей, отдался в руки жирондистов, этих «патриотов» Парижа. А кто появился вслед за жирондистами?

Фердинанд вытянул вперед руки, словно отгонял страшную картину, нарисованную ему Эммой.

— Перестаньте, миледи! Перестаньте! — крикнул он и во внезапном приливе бешенства так толкнул ногой левретку, что та с визгом кувыркнулась через всю комнату.

Руффо хмуро молчал. Опустив глаза, скрестив руки на груди, он неподвижно стоял за креслом короля, словно весь этот спор отнюдь не касался его. Но, несмотря на все искусство притворства, его лицо выражало удовлетворение, словно он радовался победе Эммы.

Но — нет! — не ему обманывать ее!.. Руффо был таким же врагом Англии, как и Карачиолло. Только он завидовал этому герцогу, хотел единолично пользоваться королевским благоволением, единолично управлять им. Его радовало поражение соперника, а теперь он, наверное, поднимет перчатку, которую она, Эмма, кинула ему при входе…

Торжествуя, смотрела Эмма, как Руффо постепенно приподнимал веки и склонялся к стулу Фердинанда. Она даже подошла поближе, чтобы лучше слышать его тихую, медлительную речь.

— Возможно, что леди Гамильтон не совсем не права, государь. После жирондистов явились Робеспьер и гильотина. Но и мнение герцога тоже обосновано. Фердинанд Неаполитанский — не Людовик XVI, Неаполь — не Париж, богобоязненные лаццарони — не озверелые торговки. А обвинения миледи против знати, быть может, касаются отдельных личностей, являющихся печальным исключением, но никак не общим правилом.

Он выдержал паузу и поклонился Эмме и Карачиолло, слегка выгибая руку, словно став в дуэльную позицию и приветствуя противника шпагой.

Фердинанд кисло поморщился:

— Хоть бы ты говорил яснее, Фабрицио! А то у тебя оба правы — и леди и герцог!

— Правы и не правы, государь. Леди Гамильтон… я попрошу вас, миледи, не перебивать меня; его величество, наверное, предоставит вам после слово!.. Леди Гамильтон советует переселиться в Сицилию. Однако там ваше величество будет в известной зависимости от чужой державы, которую я не хочу называть, но которая не чужда миледи. Кроме того, Сицилия в государственном отношении совершенно самостоятельна; она находится с Неаполем в простой унии, объединяясь лишь особой вашего величества. Поэтому враги монархии истолкуют переселение туда в качестве бегства за границу.

Карачиолло ожесточенно закивал, говоря:

— Как позорное бегство… как государственную измену! Имя короля будет обесчещено!

Фердинанд побагровел и изо всей силы стукнул кулаком по спинке стула:

— Франческа! Клянусь святым Януарием, если бы я не знал, что ты предан мне… А ты, Фабрицио… поменьше слов! Просто не поймешь, что ты хочешь сказать!

Не моргнув глазом, Руффо продолжал:

— С другой стороны, вашему величеству было бы очень рискованно оставаться в Неаполе по совету герцога. Именно здесь особенно сильны внутренние раздоры, а у порога стоит могущественный враг. Может ли герцог взять на себя ответственность за безопасность венценосца?

Герцог хотел что-то ответить, но Фердинанд предупредил его ответ:

— Да не начинай ты опять, Франческо! Уж не хочешь ли ты один справиться с Шампионе, при появлении которого разбежалось шестьдесят тысяч наших солдат? Мне и в голову не придет оставаться в Неаполе. Или я отправлюсь, как советует леди, в Сицилию, или сделаю, как хочет Руффо, и… Кардинал поспешно перебил его:

— Простите, государь, но я должен напомнить о том, что мой план требует строжайшей тайны, строжайшего молчания.

— Ах, эта вечная осмотрительность! Ведь мы между своими! Леди Гамильтон не проболтается, я знаю ее. Это единственная женщина, умеющая молчать. А что, миледи, вы дадите Руффо свое слово?

Эмма пожала плечами:

— Вы очень милостивы, государь, что пытаетесь защищать меня, но, к сожалению, я не могу ничем связывать себя в этом положении! — Она сделала шаг к кардиналу, немного наклонилась к нему. — Да я и так знаю план вашей эминенции! Уж не собираетесь ли вы отправить королеву с детьми в Сицилию, а сами отправиться с его величеством в Калабрию?

Плечи Руффо еле заметно дрогнули.

— В Калабрию? Как это пришло вам в голову, миледи!

— Когда Людовик XVI бежал из Парижа… не припомнит ли ваша эминенция наш тогдашний разговор? Вы осуждали его мысль бежать за границу. Вы посоветовали ему удалить из Франции Марию-Антуанетту, ненавистную австриячку, по возможности совсем разойтись с нею, а затем Людовик должен был бы кинуться в Вандею и оттуда угрожать Парижу… Разве это не так, ваша эминенция?