Когда нам стало совсем худо, то многие начали проклинать Великого императора, который привел нас ко всем этим бедам. Наши офицеры, которые до этого внимательно следили за тем, чтобы никто плохо не отзывался об императоре, теперь закрывали уши на такие слова и, пожалуй, тайком думали точно так же. Некоторые во всеуслышание говорили о том, что он в своей карете катит в Париж, в то время как его Великая Армия теряет свои последние силы в России.
Дневник вестфальца, 1812 год
В последний день года город Старица сгорел дотла. До самой глубокой ночи в канун Нового года зарево пожара освещало небо. Еще более сильным был пожар в районе вокзала «Старица-Новая». Его жертвами стали склады: вещевой с зимним обмундированием и продуктовый. Помимо этого в огне сгорели рождественские посылки, которые так и не успели разослать по адресам.
Но вдруг, откуда ни возьмись, появились головки сыра в форме огромных колес, с помощью которых можно было бы отправляться на прогулку по автомагистрали. Вероятно, кто-то выкатил их со склада из Старицы-Новой, прежде чем его охватило пламя. Годевинд добыл пять таких колес, которые выставил в ротной канцелярии. Каждый солдат мог отсечь себе штыком порядочный кусок, поэтому Новый год начался со сказочного аромата сыра.
В 11 часов вечера фельдфебель Раймерс приказал нескольким русским женщинам истопить баню и накидать снега на раскаленные камни. Половина роты бросилась валяться в снегу. Затем были пунш и крепкий шнапс. После второго стакана некоторые начали мечтать вслух о том, что готовы лежать в снегу до тех пор, пока не отморозят ноги или руки, чтобы их затем отправили домой на лечение.
Вопрос о том, будут ли они встречать Новый год по немецкому или по русскому времени, был быстро решен в пользу колоколов Кёльнского собора. Когда те стали громко звонить по солдатскому радиоприемнику, то начался 1942 год. Годевинд рассказал о трубачах, которые в Гамбурге всегда в рождественскую ночь исполняли хоралы с башни церкви Святого Михаэля. Их звуки были слышны по всему городу, и суда в порту отвечали им своими гудками. Так было перед войной, сейчас он не знает, сохранилась ли еще башня церкви Святого Михаэля. Вальтер Пуш перечислял церкви в Мюнстере, чьи колокола своим звоном провожали последнюю ночь в году. Он не забыл упомянуть также и о церкви Святого Лудгери, где часто бывала его Ильза, и где раздавался свадебный перезвон в их честь.
— Если нам удастся пережить этот наступивший год, то мы спасены, — таким изречением закончил Годевинд последний вечер Старого года, с которым они простились в заваленном снегом блиндаже.
В первое утро наступившего года Годевинд, Вальтер Пуш и Роберт Розен отправились на прогулку. Они назвали ее разведывательной вылазкой, в действительности им просто хотелось прогуляться, чтобы протрезветь на хорошем морозце. Посреди леса они наткнулись на лошадей, неподвижно стоявших в снегу. Тучи ворон, сидевших на деревьях, наблюдали за ними, громко каркая. Солдаты осторожно начали подкрадываться, надеясь заполучить одну из лошадей, чтобы потом сварить из нее суп. Когда они уже были на расстоянии нескольких десятков метров, Годевинд выстрелил в небо. Вороны взлетели, но ни одна из лошадей даже не шевельнулась. Черные и коричневые животные, у которых с морд свисали ледяные сосульки, стояли по брюхо в снегу, насмерть замерзнув на холоде. Натюрморт с лошадьми в снегу. За ними прикорнули русские солдаты, которые прижались к животным, чтобы согреться об их тела, но затем, сломленные усталостью, заснули и умерли вместе с лошадьми. Застыв, подобно терракотовым воинам древнего китайского императора, сидели они на корточках в снегу.
Вальтер Пуш перекрестился. Роберт Розен всем телом толкнул одну из стоявших лошадей, она повалилась на бок и перевернулась копытами в небо.
— Ни один человек не поверит тому, что мы наблюдали такую картину, — изрек Годевинд.
По возвращении они рассказали об этом санитару. Он выразил сомнение, но отправился туда со своей «Лейкой», чтобы запечатлеть памятник русской зимы. Когда он, наконец, вышел к тому месту, то его встретил целый полк ковылявших по снегу и галдевших ворон. Они в клочья разорвали останки лошадей.
Добрый день, дорогой друг!
Здравствуй и прощай, потому что меня уже больше нет в живых. Это письмо тебе пошлют, когда я уже буду убит. Этот день близок, я его чувствую. Я не знаю, как и где погибну, но это произойдет скоро. Я видел сотни трупов, слышал смертельный хрип моих боевых друзей, с которыми до этого ел из одного котелка. Однажды осколок снаряда сбил шапку с моей головы, в другой раз пуля пробила котелок с супом, и я остался голодным.
Я хотел бы еще раз встретить весну. Этой весной мне исполнилось бы двадцать лет, это возраст уже почти полноценного мужчины. Моим последним желанием было бы умереть в тот момент, когда природа одарит меня своей улыбкой, и тогда сердце радостно забьется, потому что запоют птицы и нежно подует свежий весенний ветер.
Письмо русского солдата Григория Болгарина своему школьному другу, написанное в последний день 1941 года
Ужасный год закончился мирно. Ильза держала свой магазин открытым до полудня, но покупателей почти не было. Это дало ей возможность занести в конторскую книгу последние цифры и подвести итог за 1941 год, поставив на свободном месте последнего листа бухгалтерскую закорючку, напоминающую букву «Z». В одном из писем она сообщила своему любимому Вальтеру, что товарооборот оказался на уровне предыдущего года, к тому же образовалась даже очень неплохая прибыль.
С давних пор Ильза экономила на всем, чтобы исполнить заветное желание супругов Пушей — приобрести автомобиль. Теперь деньги были в наличии, но не хватало автомобилей, так же, как и бензина.
— Ходит слух, что должен быть восстановлен порядок отчисления сбережений на автомобиль «Фольксваген», — написала она после того, как приплюсовала к прежним накоплениям свою годовую выручку. — Сразу же после войны первые автомобили, сошедшие с конвейера, будут выделены тем, кто отчислял свои сбережения. Кстати, мы совершенно забыли отметить пятилетний юбилей нашего совместного предприятия.
Половину из этих пяти лет они прожили порознь, он как солдат, а она в квартире на Везерштрассе. Магазин они приобрели в конце лета 1936 года, когда бакалейные товары были еще в достатке. Вальтер Пуш в белом халате выходил тогда к покупателям и приветливо спрашивал: может быть, они еще чего-нибудь изволят? Уже тогда Ильза помогала ему вести делопроизводство, так как могла хорошо считать, чего нельзя было сказать о правописании. В своих полевых письмах он поправлял время от времени «свое любимое дитя» и просил писать название «манная крупа» с двумя «н». Иначе, что могли бы подумать покупатели. Такие попреки обижали Ильзу, но она сносила их молча, сознавая, что он превосходит ее в правописании. Зато она стала еще лучше вести подсчеты после того, как ей пришлось одной заниматься лавкой. Она намеревалась пройти курс орфографии, но откладывала это до окончания войны. Сейчас были более важные дела, чем правильное написание «манной крупы».
Она охотно завела бы ребенка, Вальтер Пуш тоже. В своих письмах он говорил об этом чаще, чем о русских вшах.
— Женитьба на расстоянии уже практикуется, но до производства детей подобным способом пока еще не дошли, — заметил он в одном из своих писем, сочиненных в русских снегах. — Для этого потребовался бы продолжительный отпуск на родину.
После французской кампании, казалось бы, все должно было получиться, но когда начался злосчастный 1941 год, то у Ильзы случился выкидыш. Они отложили на время вопрос о ребенке из-за бомбежек, плохого питания и работы в магазине, успокаивая себя: «Лучше подождать с рождением детей до мирных времен».
Дорогая Ильза!
Следи за своим здоровьем. Ходи регулярно к врачу. Ты же знаешь, нам еще многое предстоит.
