— Как решили назвать ребенка? — спросил он, даже не взглянув на нее.
— Ребекка, — ответила мать.
Маленький Пёнтек полистал в справочнике, прошелся указательным пальцем по строчкам с именами, остановился у буквы «Р» и сказал:
— Дорогая фрау Розен, это имя я Вам дать не могу, это еврейское имя. Вам следует выбрать что-нибудь более приличное.
— Но это имя пожелал отец ребенка, — ответила Эрика. — Девочка должна зваться Ребеккой, а мальчик — Армином.
Ах, вот если бы ребенок был все-таки мальчиком! Армин, по убеждению государственного служащего Пёнтека, был самым германским среди всех имен, его он с удовольствием вписал бы в книгу регистраций. Он перечислил целый ряд благожелательно звучащих девичьих имен: Гертруда, Ингеборг, Фрея, Фредерика, Карин… и неожиданно спросил, на каком фронте находится отец.
Что подвигло Эрику в этот момент назвать город Сталинград, она и сама не знала. Возможно, она надеялась, что Пёнтек сделает исключение при выборе имени, если она скажет, что отец ребенка находится в окружении на Волге.
Во всяком случае, она ответила так:
— Последние письма от него были из-под Сталинграда.
Тогда маленький Пёнтек поднялся, прошел к окну, сделав вид, что его больше ничего не касается, и бросил взгляд на заснеженную рыночную площадь, постукивая при этом карандашом по большому пальцу своей левой руки.
— Да, им там выпала тяжкая работа, — пробурчал он и вернулся к своему письменному столу, чтобы поискать в своем справочнике какое-нибудь красивое имя.
— Мы уберем еврейское начало и сделаем имя немецким, — предложил он, схватил лист бумаги и написал печатными буквами «РЕБЕКА».
— Вот это звучит так, как нужно, — в полной уверенности произнес Пёнтек и рассмеялся. Он нашел в этом имени даже нечто созвучное добропорядочному немецкому слову «Ребе». [72]
Так ребенок через восемь дней после своего рождения, получил столь необычное имя. Позднее многие спрашивали, не имеет ли это имя чего-нибудь общего с сокращенным названием Рейнского концерна бурого угля. [73]
То, что были времена, когда какой-нибудь государственный служащий отказывался занести в книгу регистраций библейское имя «Ребекка» и искал взаимопонимание с матерью ребенка, обсуждая тему рейнского концерна бурого угля, в это позднее поверить никто не мог.
Ранним часом в один из февральских дней Пёнтек проводил молодую женщину до выхода из ратуши.
— Даже во время таких катастроф умирают не все, — утешил он ее. — Большинство солдат попадают в плен и со временем возвращаются домой.
Русские пленные к тому времени убрали дорогу от снега и возвращались домой.
Послушно отошли они в сторону и дали возможность саням проехать, некоторые при этом улыбались. Эрика подумала, что в России колонны пленных немцев пробиваются через сугробы снега, но в ее представлении снежные заносы там были еще больше и простирались до самого Урала. На озере лежали вырезанные глыбы льда, которые ждали, когда их уберут. Дети с шумом выбежали из школы, у плотины они стали бросать снежки на лед. Эрика спрыгнула с саней и вбежала в дом, ребенок еще спал.
После того, как с регистрацией было покончено, следовало подумать и о крещении. В Подвангене существовал обычай устраивать крестины вскоре после рождения ребенка с тем, чтобы в случае чего он ушел бы в вечность христианином. Матушка Берта предложила повременить пару недель с принятием ребенка в церковную общину, чтобы дать возможность отцу самому поучаствовать в этом. Пасха была бы для этого самым подходящим временем.
Сегодня до нас дошло известие о битве под Белль-Альянс [74]и пленении Наполеона. Этим я и хотел бы закончить свой дневник, поскольку после завершения эпопеи Корсиканца сообщать больше уже не о чем. Двенадцать лет будоражил он народы Европы. Мы, вестфальцы, верно ему послужили и принесли ему в жертву столько молодых жизней. Теперь же, когда с ним покончено, многие задаются вопросом, зачем мы проливали свою кровь? Пожалуй, и я не раз испытывал неудовольствие им, но теперь, когда этот великий человек пленен, у меня все же другие чувства. Вместе с его Великой армией мне было суждено увидеть другие страны и людей. Я благодарен Богу за то, что мне удалось уцелеть после всего этого. На этом я заканчиваю.
Дневник вестфальца, 1815 год
Все шло своим чередом. В феврале, самом скучном из всех месяцев, не было никаких писем. Посылала ли Эрика после того, как ребенку исполнилось две недели, еще одно письмо полевой почтой, в котором она рассказывала о голубых глазках и курносом носике, а также о том, каким оригинальным образом ребенку досталось имя — на этот счет никаких данных нет.
Наступил март, лед на озере начал ломаться. Ночью ребенок заплакал, испуганный звуком разламывавшихся льдин.
Бабушка Берта сказала, увидев на рассвете трещины во льду: «Грохотало так, как на войне».
С восьми часов утра сияло солнце. Небесное светило поднялось из рыхлого снега и на некоторое время зависло над голыми, безлиственными ивами. Уже хорошо пригревало. С сосулек, висевших под крышами, капало на снег до тех пор, пока они не сорвались вниз под своей тяжестью и со звуком, подобным разбившемуся стеклу, не ударились о землю. На озере вода проступала сквозь трещины и вырисовывала на льду прямые и кривые линии черного цвета.
Дедушка Вильгельм прохаживался по двору и слушал первые трели скворцов.
Ребеке Розен исполнился месяц жизни. Ее мать открыла окно, чтобы впустить ласковое солнышко, как шепотом приговаривала она, глядя на своего ребенка. Она поставила колыбельку таким образом, чтобы лучи падали на крохотное личико, поскольку полагала, что солнечный свет будет ему полезен.
Герхард и Кристоф вывозили удобрения на поля, обезображивая снежный ландшафт навозными кучами и фекальными отходами. Помимо всего прочего, все это издавало отвратительный запах.
Когда ребенок вдоволь вкусил солнца, Эрика закрыла окно и задернула занавески. Теперь он спал в полутьме. На коньке крыши ворковали голуби. Еще одна сосулька сорвалась и упала с громким звуком в бочку из-под воды. Ребенок вздрогнул, но продолжал спать.
— Что-то еще должно произойти, — сказала бабушка во время завтрака. — Зима лишь взяла передышку.
Когда наступило время обеда, с шоссе на деревенскую улицу свернул велосипедист. Каждый мог видеть, какие усилия приходилось прилагать ему, чтобы сохранять равновесие в снежной каше. И никто бы не удивился, если бы он свалился в канаву напротив школы, там, где дорога шла под уклон. На багажнике велосипеда лежала сумка, впереди под рулем были привязаны маленькие посылки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это был не велосипедист, а велосипедистка. Первую остановку она сделала перед зданием школы. Учительница уже ждала почтальоншу и вышла ей навстречу. В господском поместье та пробыла дольше. Когда она возвращалась к велосипеду, то на ходу ела яблоко. Не торопясь, доела его и выкинула огрызок в канаву. Отъехав от господской усадьбы, она вырулила на деревенскую улицу, хотела было свернуть направо, чтобы вновь выехать на шоссе, но вдруг остановилась, слезла с велосипеда и проверила содержимое сумки, нет ли в ней еще какой-либо корреспонденции для семи домов, расположенных на околице деревни. И, действительно, она нашла еще одно письмо. К которому из этих семи домов следовало ей направиться? Она проехала, не останавливаясь, дом сапожника Шушке. Дом, где жила мать Эрики, она оставила слева, направилась к въезду на Розенский двор, поставила велосипед у забора сада, посмотрела по сторонам, как будто что-то забыла, порылась в сумке и нашла голубой конверт с сероватым отливом. Нарочито громко топая, направилась она к воротам, надеясь, что кто-нибудь выйдет ей навстречу. Поднявшись на пригорок, она сбила снежную кашу со своих сапог.
