Она ответила:
Ты тоже заботься о своем здоровье, чтобы вернуться домой в целости и сохранности.
В новогодний вечер она так основательно принимала ванну, что чуть не заснула в теплой воде. Лежа в ванной, она с особой нежностью вспоминала своего мужа, единственного, кто был у нее. Сейчас он, голый, кувыркался в снегу после русской бани, а местные старухи хлестали его березовыми вениками. Она ужаснулась тому, что сама стареет. Ее время уходило, пройдет еще десять лет, и она не сможет иметь детей.
Вечером она нарядилась в свое лучшее платье, надела шляпку, закуталась в шубу, которую, собственно говоря, следовало бы немного расшить, натянула меховые сапожки и вышла на улицу. Вопрос, идти ли ей в церковь Святого Ламберти или в кинотеатр, был тут же разрешен. Поскольку в кино показывали фильм о любви, то в конце она даже немного всплакнула, но никто этого не видел. Она не встретила никого из своих знакомых, это ей пришлось по душе, так как совсем не хотелось, отвечать на одни и те же вопросы: «Что пишет ее дорогой Вальтер? Скоро ли он приедет в отпуск?».
Домой она шла одна. Это ей также понравилось. На полпути начал падать снег. Охваченный морозом город приобрел живописный вид, даже развалины выглядели, как в сказке. Придя домой, она уселась перед трюмо и выпила три рюмки «Данцигской золотой воды», ее любимого сорта ликера, настоянного на травах, чокаясь при этом со своим зеркальным отражением. Незадолго до полуночи она доела остатки рождественского торта. Когда зазвонили колокола, она открыла окно, и звуки полились в комнату. По радио по всем каналам говорил один и тот же голос, но Ильзу это особенно не интересовало. Она выключила приемник, чтобы полностью отдаться звону колоколов.
В ночь на Новый год спасавшиеся бегством французские солдаты, а также баварцы и уроженцы территорий, входивших в Рейнский союз, стали стучаться в дверь Подвангенской мельницы. Так как мельник не хотел им открывать, то они ворвались силой. Все они были страшно усталые, полуголодные и с обмороженными конечностями. Некоторые из них были в женской одежде, другие обмотали ноги соломой и повязали на голову платки. На мельнице они пробыли трое суток, чтобы восстановить свои силы. Деревенские жители приносили им, как истые христиане, горячую еду. Утром 4 января солдаты отправились к себе на родину. Одного из молодых парней, которого когда-то качали в колыбельке на Рейне, им пришлось оставить, потому что ночью он умер. С большим трудом — земля накрепко промерзла — ему устроили похороны по христианскому обычаю на кладбище при церкви в Подвангене.
Школьная хроника Подвангена, 10 января 1813 года
Вечер Нового года пришелся в Подвангене на середину недели. После того, как покормили скотину, время потекло как в песочных часах. Мать поставила чайник с водой, дедушка Вильгельм выставил последнюю бутылку рома, которую он хранил в своей старой каморке с более тяжких времен. На рождественской елке, которую никогда не разбирали до Праздника трех королей, [36]догорали по традиции последние свечи. Песен не пели, поскольку наступило «время умиротворения», которое в Подвангене по обычаю проводили в молчании. Был накрыт стол с обильной едой: жареными биточками и картофельным салатом. За ужином также много не говорили. Когда пробило двенадцать часов, мать закончила старый год словами на прусском наречии, сказанными со вздохом: «Один Господь ведает, что новый год готовит нам!».
После этого Дорхен писала письма, Герхард читал при свете елочных свечей «Горных стрелков в Нарвике» — книгу, которую Дед Мороз положил ему под елку. Едва наступила полночь, как они вышли на крыльцо, чтобы посмотреть, какая на улице установилась погода.
В помещичьей усадьбе стояла необычная тишина. Господин фон Болькау, который в новогоднюю ночь обычно расстреливал оставшиеся патроны, так как в январе получал уже новые боеприпасы для охоты на зайцев, в этот раз не произвел ни единого выстрела. Теперь приходилось экономить и на этом. У пленных русских солдат вообще не было никакого повода петь свои песни. Почтенный Захариас играл на трубе, стоя перед своей хижиной, и закончил Старый год, издав ужасный хриплый звук. На небе не было ни единой звезды, озеро расстелилось белым покрывалом, в соседней деревне выла собака.
После полуночи пришла Эрика, чтобы пожелать счастливого Нового года. Герхард внес в комнату миску с холодной водой. Затем взял разливную ложку и наполнил ее кусочками олова, теми, что остались от сломанных оловянных солдатиков. После этого прикрепил ее над огнем в печи и стал смотреть, как металл превращается в жидкую серую кашицу. Эрике выпало первой погадать на свое счастье. Она должна была присесть на скамеечку перед миской с водой. Дорхен завязала ей глаза и дала в руку ложку с жидким оловом. Матушка Берта напомнила ей, что глаза следует держать закрытыми, и призвала думать о чем-нибудь хорошем: о счастье, детях, здоровье и долгой жизни. Одним движением Эрика опрокинула ложку в миску с водой. Там все зашипело и забурлило, на дне миски появилась фигурка с зубчатыми формами, похожая своими очертаниями на осколок снаряда или на застывшую морскую звезду, или же просто на засохшее кошачье дерьмо.
Вылить олово — здесь искусства не требуется, а вот истолковать получившееся — это намного сложнее. Матушка Берта и дедушка Вильгельм склонили свои носы над миской и стали обозревать кусок олова со всех сторон, пока не пришли к выводу, что грядет большое счастье. Неясным было только, когда же оно придет. Они сошлись во мнении, что это могут быть как раз пасхальные дни. Дедушка Вильгельм увидел в застывшем осколке снаряда солдата, который, не останавливаясь, шел в направлении Подвангена. Матери показалось, что он прискачет на лошади. О деньгах речи не было, также как и о болезнях, но что-то маленькое проглядывалось в самом отдалении. Возможно, это случится в конце года, когда жидкое олово вновь будет налито в холодную воду. После этого каждый вылил свою ложку олова в воду, лишь дедушка Вильгельм отказался, так как боялся, что из олова могла вырисоваться фигура с косой в руках. Матери были предсказаны амбары, полные зерна, Дорхен также выпало большое счастье, но оно находилось еще дальше, чем даже у Эрики. Герхарду олово предсказало громкие победы и небольшое ранение, которое будет получено вовсе не на войне.
— Возможно, ты упадешь с лошади, — сказала мать.
Кристофу застывшее олово пообещало возвращение в большой дом, вероятно, в Реймский собор, но это также было в далекой перспективе.
«Дни умиротворения» сопровождались и некоторыми странными вещами. Печально завыли собаки, неожиданно отелилась корова, на заснеженном поле были обнаружены следы, по которым не удалось определить, откуда они пришли и куда направлялись. В праздник Трех королей по деревне прогарцевал белый конь. Подростки вырядились в костюмы, изображая сказочных персонажей: ведьму, смерть, белого аиста, приносящего детей, и белого коня. Они шли от дома к дому, читали стихи и бегали, громко галдя, по комнатам. Белый аист толкнул Эрику деревянным клювом; вновь это был явный знак, что следует ожидать ребенка. Герхарду вручили деревянную палку, после чего мать с тревогой сделала вывод о предстоящем призыве сына на военную службу. Она вырвала у него палку из рук и бросила ее в горящую печь. Много работы выпало подростку, изображавшему смерть, которая степенной походкой, держа на плече косу, переходила от одного дома к другому, проверяя, не подошло ли ее время. Дел у нее было много, так как людей умирало все больше и больше; то тут, то там объявляли об этом. Всюду люди прислушивались, не постучится ли кто-нибудь ночью в окно. Ребенок, который провалился в ноябре под лед в Подвангенском озере, умер от дифтерии в первых числах января.
После праздника Трех королей деревня ожила. На повозках, запряженных лошадьми, стали вывозить навоз на заснеженные поля. Женщинам вновь было дозволено стирать белье и развешивать на дворе простыни на просушку. Заледеневшие рубашки и подштанники болтались подобно скелетам на веревках и шуршали на ветру. Русские пленные вновь разгребали лопатами дорогу. Они убирали свой, русский снег, который из-за границы нагнал северо-восточный ветер. Поэтому не было ничего удивительного в том, что русские сбрасывали его в придорожные канавы. Каждому свое.
