Чтобы большая поэзия тоже не была обойдена вниманием, один из школьников прочитал на восточно-прусском диалекте стихотворение Гете «Рыбак», шутливо переиначив его содержание.
Затем вновь вышли мальчишки Ингеборг и стали петь «Птичью свадьбу», которая, казалось, никак не хотела заканчиваться, пока, наконец, один из ее персонажей, сова, с рыданиями не стала прощаться. Молодоженам это еще предстояло. Через пять дней эшелон с отпускниками двинется через Белосток, Минск и Смоленск на фронт. Последними словами песни были: «На этом птичья свадьба заканчивается, и все довольные возвращаются домой…».
Одну вещь, пожалуй, все-таки можно было разрешить: дать возможность молодоженам станцевать хотя бы один раз традиционный танец. Человек в коричневом одеянии на портрете закрыл на это глаза. Бургомистр Брёзе, который, как чиновник, был уполномочен следить за тем, чтобы во время войны не было никаких танцулек: «Мы не можем себе позволить делать ногами выкрутасы, в то время как солдаты проливают на фронте свою кровь» — скрылся за трактирной стойкой, чтобы не видеть всего этого безобразия. «Жизнь цыган веселая» играл кларнет, молодожены танцевали, гости образовали круг, хлопали в ладоши и подпевали.
— Эта цыганская жизнь про нас, — прошептала Эрика. — Ты бродишь по России, а я ухаживаю за скотиной.
Наказание за нарушение последовало незамедлительно после того, как в половине седьмого вечера в дверях возникла женщина. Волосы у нее были всклокочены, а лицо залито слезами. Она вцепилась обеими руками в притолоку двери, завизжала, затем рванулась через весь зал, остановилась перед Робертом Розеном и закричала:
— Ты празднуешь свадьбу, а моему мужу пришлось умереть!
Кларнет оборвал мелодию.
Женщина вытащила из-за ворота рубахи листок бумаги, сунула ему под нос и потребовала, чтобы он прочитал. Все это время она, не отрываясь, смотрела на него, как будто ожидала с надеждой, что он вычитает там нечто другое.
Верный своей присяге… С высоким чувством исполненного солдатского долга… Настоящий боевой друг… За фюрера и отечество… Отчаянно смелый… Искреннее сожаление… Глубокое сочувствие… Героическая смерть… Он отдал свою жизнь за Германию… С нацистским приветом…
— Если бы он хоть, по крайней мере, погиб как положено, но они ведь его насмерть заморозили! — кричала женщина.
Теперь Брёзе вынужден был употребить свою власть. Вместе с хозяином трактира Витке он схватил женщину, которой все же удалось скомкать листок бумаги и бросить молодожену под ноги. Затем она плюнула в него и закричала:
— Он вовсе не убит! Он вовсе не убит! И в России наступит лето, тогда все замерзшие оттают!
Оба мужчины потащили женщину из зала, кларнет своей мелодией заглушал ее визг. Двое поляков, присланных трактирщику в помощь, получили от Брёзе указание доставить женщину к ее дому на берегу озера. Они скорее несли ее, нежели она шла сама. Резкие крики перешли в глубокие всхлипывания, но и они прекратились, как только ее подвели к дому.
О танцах после этого нечего было уже и думать.
— Наше озеро достаточно мелкое, в нем никто не утонет, — прошептала Эрика своему мужу. После этого ее вытошнило, на белом платье появились несколько коричневых пятен.
Кларнет надрывался, но праздничного настроения так больше и не удалось создать. Фокусник глотал метровые языки пламени, одна женщина пела частушки на восточно-прусском диалекте, которые, впрочем, знал каждый. Мальчишки Ингеборг начали было произносить скороговорки, но дошли лишь до третьей строфы.
В это время принесли телеграмму. Камрад Пуш, находясь в отпуске в Мюнстере, сочинил следующий текст: «Свадьба — это прекрасный праздник».
Поскольку ничего другого делать не оставалось, то все налегли на еду и напитки.
Молодая жена хотела выйти на улицу, так как полагала, что ее тошнота вызвана тем, что в помещении было сильно накурено.
— Лучше замерзнуть, чем задохнуться в этой курилке, — сказала она.
Выйдя на улицу, они услышали, как поют русские пленные.
Дорхен получила в подарок свадебную фату. Ей исполнилось лишь семнадцать лет, и она была следующей на очереди выходить замуж. За кого, об этом знали лишь небеса. Но война должна же ведь была оставить в живых хотя бы нескольких мужчин.
В полночь молодожены покинули трактир. Захариас вызвался проводить их под музыку до дома, но молодым людям хотелось пройтись по деревне в тишине. Русские пленные больше не пели. Но вновь раздались странные звуки «ву… ву… ву…», которые с ночных звезд устремились к озеру.
— Я думала, у русских больше уже нет самолетов, — сказала Эрика.
— Это последний, — заверил он ее.
Он перенес ее на руках через порог. Огромная кровать в комнатке наверху приняла их, такая же чистая, как и в первый день. На подоконнике стоял букетик цветов ветреницы, на ночном столике горела свеча. Толстощекие ангелочки смеялись, глядя на них со стен.
— Когда я начинаю думать о том, что со следующей недели мне придется одной спать на этой большой кровати, то мне делается страшно, — прошептала Эрика.
Когда звуки, раздававшиеся с неба, удалились, наступила полная тишина. Лишь в трактире все еще слышался шум.
Но ради Германии мы не хотим умирать.
Ради Германии мы хотим жить.
Вольфганг Борхерт
А время все бежало и бежало. В воскресенье они поехали в город на церковную регистрацию молодоженов. Эрика была в этот раз уже не в белом подвенечном наряде, а в светло-сером пальто, Роберт Розен надел военную форму пехотинца.
Оставив повозку, они пересекли рыночную площадь. Эрика восхищалась товарами, выставленными в витринах, которых на третьем году войны стало заметно меньше, но на сельскую девушку, еще даже не побывавшую в Кёнигсберге, они произвели большое впечатление. У магазина детских товаров она задержалась.
— Вначале должен наступить мир, — сказал он и потянул ее дальше.
Они вновь сидели в церкви на первом ряду, рядом с ними еще несколько человек в военной форме со своими женами. Священник зачитывал имена детей, которых крестили в апреле: пятерых мальчиков и четырех девочек взял Господь под свое покровительство за время, прошедшее с Пасхи. За этот период был зарегистрирован лишь один церковный брак. Вновь стояли они перед прихожанами, собравшимися в церкви, в то время как священник зачитывал их имена и произносил слова напутствия:
Будь верным до смерти,
тогда я дарую тебе счастливую жизнь.
Верность и смерть были здесь родными сестрами.
После этого священник начал зачитывать другие имена, которым, казалось, не было конца. Монотонно разносились они по храму Господнему, и подобно каплям воды падали в пустую посуду с большой высоты. После каждого имени наступала пауза, затем звучало: «Погиб на Востоке». В чудесный месяц май русская зима накрыла своим белым саваном церковные книги регистрации умерших. Опять, как в песне: за декабрем последовал май. На задних лавках всхлипывали молодые женщины, которые в последний раз слышали имена своих мужей.
— Мы лишь маленькая церковная община, — прошептала Эрика. — Если у нас одних погибли девять человек, то по всей Германии их должны быть уже тысячи.
Молитва за упокой душ погибших. Роберт Розен сомневался в том, что Господь имел право голоса в той полуночной стране, где сносятся церкви, сравниваются с землей кладбища и создаются лишь массовые захоронения, ничего, кроме массовых захоронений.
В то время, как все произносили вслух Молитву Господа, один солдат, не дожидаясь ее окончания, покинул церковь. Дверь за ним лязгнула о засов. Что могло ему не понравиться в стародавней молитве «Отче наш»? Может быть, слова «Приидет Царствие Твое» или «Избави нас от лукаваго»? Во всяком случае, он вышел, не дождавшись слова «Аминь».
