После того, как они поели и выпили, староста отодвинул в сторону полог, висевший в комнате. Они неожиданно увидели пианино марки Бехштайн. Гунн поднял крышку, вытер пыль с клавиш, уселся на табуретку и начал бренчать. Откуда взялось в этой глуши пианино марки Бехштайн? Бородач объяснил, что помещик-дворянин во время революции отправил драгоценный инструмент в деревню, чтобы там с ним ничего плохого не случилось. К сожалению, он запамятовал забрать его после революции. Так пианино и стоит здесь уже двадцать лет. Староста взял его себе и научился немного играть по нотам, которые ему достались вместе с пианино. Слышал ли кто-нибудь из местных жителей музыку Фредерика Шопена? Староста пролил его «Капли дождя» на клавиши, и все ощутили волшебную силу этого произведения. Перед домом собрались жители деревни и тоже стали слушать «Капли дождя» Шопена. Едва пианино замолкло, как они начали распевать русские народные песни, которые отнюдь не напоминали Шопена. Можно было подумать, что шло богослужение.
Годевинд прервал празднество замечанием, что он хотел бы заплатить за свинью, но у него нет при себе подходящих мелких монет. Он уселся за письменный стол, окунул перо в чернильницу и написал на обратной стороне нот Шопена, что вторая рота реквизировала в деревне Якубовка 150-килограммовую свинью. Староста приложил промокашку к документу, затем показал его собравшимся и, смеясь, заявил, что при первой же возможности представит эту долговую расписку немецкому кайзеру для возмещения ущерба.
В обратный путь они тронулись, увозя в багажнике свинью, застывшую как лед.
— Почему они так хорошо обошлись с нами? — спросил Роберт Розен унтер-офицера.
Мнение Годевинда на этот счет было таким:
— Жители, по всей видимости, полагали, что если немцам ничего не дать, то те вернутся и спалят деревню. Поэтому лучше отдать им свинью. Тому, кто хочет уцелеть на войне, приходится так мыслить.
Но этого оказалось недостаточным, чтобы уцелеть на войне. В первые недели января деревня Якубовка сгорела в ходе отступления немецких войск после зимнего сражения под Москвой. Вместе с ней исчезли в пламени пианино марки Бехштайн и «Капли дождя» Шопена.
Дневник Роберта Розена
Чтобы человек мог спокойно спать рядом с линией фронта, он должен вначале к этому привыкнуть. Сегодня ночью все было тихо. Мы слышали лишь, как саперы стучали молотками и забивали сваи, строя мост, и видели большое количество огней за линией фронта. Через месяц наступит рождественский сочельник.
По утрам на кустах и деревьях появляется иней. Но мы не можем наслаждаться этим прекрасным зрелищем, так как приходится ремонтировать мост. Поскольку бревен у нас нет, то мы ломаем деревянный дом, стоящий поблизости. Жильцы убежали, поэтому они избавлены от этого зрелища. Фронт находится на удалении четырех километров, мы слышим его днем и ночью. Время от времени над нами проносятся русские снаряды. Мы видим разрывы на полях, они, как черные дыры на белом покрывале.
Мне удается полностью вымыться и вдобавок уничтожить тридцать вшей. После обеда перед нами выступает капитан.
— Мы пробудем здесь еще несколько дней, пока не завезут зимнее обмундирование, — говорит он. — Затем нам предстоит атаковать противника. До этого времени каждый солдат обязан избавиться от вшей.
Когда поступят зимние вещи, ему неизвестно. То, что русские зимы суровые, это знали все, но никто не позаботился о теплой одежде. Все рассчитывали на то, что окажутся дома еще накануне Рождества. Надеюсь, что вместо получения зимнего обмундирования, мы отправимся по домам. Пока что я обрезал переднюю часть моих шерстяных носков и пользуюсь ими вместо рукавиц.
Вчера вечером, когда я стоял на посту, без устали падал снег. Каждый раз, когда стоишь часовым, вспоминаешь родимый дом. У нас тут и еды, и питья вдоволь, но все равно желудок сводит от голода. Я не могу дождаться, когда все закончится. Вновь стали появляться мысли о собственной смерти. У меня даже выступили слезы. Товарищ, который сменил меня, увидел это и удивился. Я сказал ему, что это от мокрого снега.
Весь день мы сгребали снег с дороги и вытаскивали автомашины из канав. После ужина я получил двадцать марок месячного жалованья. Когда соберется сотня, то отошлю деньги домой. Они потребуются на свадьбу. Вновь ходит слух о том, что некоторые из наших бойцов будут отправлены в Метц в запасный батальон. Все усиленно гадают, кому выпадет такое счастье.
Ночью прилетели самолеты и сбросили бомбы. Я продолжал спокойно лежать и думал: если будет прямое попадание в дом, то погибнут одиннадцать солдат и четверо местных жителей. Эти люди настроены дружелюбно, дают нам молоко и хлеб. Я подарил хозяину несколько сигарет, детям дал полплитки шоколада.
Вновь лекция о том, как надлежит вести себя в стране противника. В заключение капитан сказал, что каждой роте предписано откомандировать тридцать человек в распоряжение частей, принимающих непосредственное участие в боях. Надо было видеть, как вытянулись лица у солдат после этих слов. Он искал добровольцев. Таковых нашлось двенадцать человек, остальные должны быть назначены ротной канцелярией в течение дня. Я решил, что добровольно не буду ввязываться ни в какие дела. Но, если речь пойдет об отправке домой, то тогда я тотчас же запишусь в добровольцы.
Ночью вновь прилетели русские самолеты и сбросили бомбы. Несколько местных жителей, в том числе дети, погибли. Шестнадцать человек получили ранения. Кроме того, это стоило жизни пяти лошадям. Наши санитары заняты день и ночь напролет. От бомб никому нет возможности защититься. Там, где они падают, рождается паника. Я удивляюсь, откуда у русских так много самолетов. Вначале мы видели в небе лишь наши машины, но сейчас в воздухе уже больше русских, чем немцев.
Наша рота похоронила первого убитого, тихого уроженца Нижней Саксонии, с которым я был до этого едва ли знаком. Он стоял как раз в том месте, куда упала бомба. Лейтенант Хаммерштайн произнес проникновенную речь. Он сказал, что счастье до этого сопутствовало нам, в других подразделениях потерь было намного больше. Сейчас, когда этот солдат уже мертв, я узнаю, что он был сыном крестьянина из Люнебургской пустоши. Жаль, мы могли бы с ним поговорить о сельской жизни в Восточной Пруссии и в Люнебургской пустоши.
Вечером еще один мертвый солдат: у водителя автомобиля, перевозившего почту, внезапно в дороге случился инфаркт. В России можно погибнуть и таким образом, но мы-то ждем почту.
Годевинд говорит, что мы слишком торопимся одерживать победы, поэтому почта и не поспевает за нами.
Когда нет писем из дома, то я пишу их сам. Должен же человек чем-то заниматься в этой скучной России. Но ничего путного из этой писанины не получается, так как глаза у меня слипаются.
Чувствую себя очень плохо. Болит все тело. Сейчас я лежу, положив ранец под голову, еловые ветки служат мне подстилкой. Думаю о том, какой заботой меня окружили бы сейчас дома. При этом на глаза вновь наворачиваются слезы. Здесь каждый вынужден полагаться на самого себя.
Все проходит мимо, все проходит стороной.
За каждым декабрем вновь следует май…
Припев из шлягера, исполняемого Лале Андерсен
Слишком многое связывало декабрь и май. С одной стороны, это было самое темное время года со снежными заносами, льдом и заморозками, с другой стороны, так начиналась весна, светлая и теплая. То, что придет и такой май, когда война наконец-то лишится всех своих сил, тогда этого никто не предполагал.
