Штефан.

Ты считаешь, что все это проклятый Семен де­лает?  

Лука.

А кто же иначе? И надо свернуть ему шею за это...

Штефан.

Смерть?

Параска

подается назад и слушает сквозь приоткрытые двери.

Лука.

Автомат я уже выкопал.

Штефан.

Брось эту затею, хлопче. Из-за тебя и я на­терплюсь горя!

Лука.

Не могу бросить. Если не я его, он меня.

Штефан.

При Гитлере такое легче было сотворить, а те­перь все село на дыбы встанет.

Лук

а. Не успеют. Пока размотают это дело, уж и след мой простынет.

Штефан.

Ты что, покинуть меня хочешь? Один как перст останусь...

Лука.

Я — перелетная птица, вы сами знаете, дед. А вас отсюда можно вырвать  лишь с корнем. Будете делать, дед, до конца, что я начал, а мне надобно идти дальше. Все равно тут я долго места не согрею. Когда-то я любил здешних людей. А сейчас могу их только проклинать.

Штефан.

Любил? Тебе так казалось, что ты их любил. А за что же их любить? Чепуху несешь, парень! Какие они были, такие и есть. Либо волы, либо волки. Одних погоняй, других берегись. Вот тебе и весь род людской, вот тебе и вся житейская мудрость.

Лука.

А я кто же, по-вашему?

Штефан.

Ты...

(Пауза.)

Хе-хе! Ты — волк.

Лука.

Правда твоя, дед. Правда и то, что этот волк, и не только он один, хочет загнать волов в лес. А тут, в Яснычах, трудненько действовать стало. Разве что со временем, когда вой­на начнется.

Штефан

(перекрестившись).

Крестом в церкви пред пре­столом припадаю, бью себя в грудь, умоляю бога милосердного: поскорей бы уж загрохотали пушки... Высыхает, хлопче, моя сила, а так хочется мне, хотя бы перед самой смертью выйти на Русское поле, на Верховину, на Княжий участок, на Сидоровку, припасть к земле и сказать ей сердечно, молитвенно: «Моя!» А там — пусть и скончаюсь, потому что скончается не кто-нибудь, а сам Штефан Петрич, хозяин над хозяевами... Лука, а скажи, парень, что говорят о войне те, что тебя сюда послали?

Лука

(грозно).

Кто послал?

Штефан

(сжав рукой локоть Луки).

Ну как же? Ведь без этого нельзя... Ну, те... американцы.

Лука.

Вы слышали: мои бумаги в порядке. Больше об этом ни слова.

Штефан

(поспешно).

Понимаю, голубчик...

(Увидев, что Лука натягивает желтую замшевую курточку и снимает с вереты гуцульский кафтан.)

Куда это ты? Кафтан мой...

Лука.

Он и останется вашим, старый скряга...

Лука.

Тише! Придет время — возвращу тебе с процента­ми.

(Надев кафтан нараспашку.)

Ну, прощевайте, дед!

Штефан.

Ты что, одурел, Лука? Так внезапно?

Лука

(понизив голос).

Да. Завтра может быть поздно. Они охотятся на льва, а я пришью Семена. Он замолкнет навеки.

Штефан.

Из-за чего... замолкнет?

Лука.

Он видел меня на рассвете... Но это уже вас не ка­сается, дед.

(Прикрутив фитиль лампы.)

Я возвращусь раньше других и трижды постучу в дверь. Я лягу, а они пусть ищут ветра в поле. Скажут, случайная пуля... А будут обо мне спрашивать — помните: я сегодня лег рано спать...

Штефан.

Я боюсь, Лука...

Лука

(деду сквозь зубы).

Пускай лучше боятся они. И слушайте, дед! Никому ни слова, иначе пропала и ваша голова.

(Гасит лампу.)

Штефан.

Зачем ты это?

Лука.

Так никто, даже баба Олена, не увидит, что я вышел. Потом зажгите: пусть знают, что здесь не спят и поджидают охотников. Параска там?

Штефан.

Должно быть, спит. Видишь, не светится.

Лука

(натягивая шляпу).

Ну, иду, дед! А если промажу и не вернусь в нужный час, подбросьте Варваре это письмо. В нем несколько слов: «Настанет время — и я приду за тобой».

(Дает Штефану письмо, тот прячет его за иконой.)

Если же вы мне понадобитесь, дед, я пришлю сюда верного человека. Он придет к вам с чемоданом и скажет: «Привез хорошие свечи из Львова. Не возьмете ли для церкви?» Тогда вы должны сказать: «У свя­того Юра продают по рублю, а я с вас возьму по полтиннику». Значит, это мой друг. Что бы он ни попросил у вас, делайте, как для меня.

Штефан

(послушно кивает головой).

А... отцу? Ничего сейчас не напишешь?

Лука.

Отцу? Перед ним я предстану тогда, как судья.

(Подойдя к двери, останавливается.) А

кафтан возьмите. Про­падет еще, чего доброго, и тогда из-за слез, дед, не увидите све­та...

(Швыряет кафтан.)

Штефан

(хватая кафтан).

Спасибо, спасибо тебе, добрый хлопчик!

Спасибо, внук...

(Прижимая кафтан к груди).

В добрый час!

С Не выпуская кафтана из рук, зажигает лампу. Она колеблется, отчего тени пляшут по стенам. Подходит к двери комнаты Вар­вары, тихо открывает ее и зажигает спичку).

Параска.

(Кричит.)

Параска!

Баба Олена

(с печи).

Чего орешь?

Штефан

(возвращаясь).

Нет Параски. Исчезла куда-то кацапское отродье, а окно открыто. Обокрасть хату свободно могли.

(Закрывает входную дверь на засов и ложится на при- печке, подложив кафтан под голову.)

Баба Олена.

О господи, господи!

Лампа колеблется в такт тиканья часов.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Декорация та же. Тускло горит лампа. В окно заглядывает ущербный месяц. Раздается трехкратный удар в дверь.

Штефан

поднимается с припечки, протирает рукавом глаза. Кто-то вторично три раза, но уже с большей силой стучит в дверь. Штефан прикручивает фитиль — и лун­ный свет заливает хату.

Штефан

(подойдя к двери, тихо.)

Лука?

В ответ трижды загремело. Штефан, перекрестившись, открыл дверь и с тихим возгласом отпрянул. Перед ним на пороге стоит

Мыкола.

Мыкола

(резко).

Свет!

Штефан, вывернув фитиль, прирастает глазами к Мыколе, на руках у которого, завернутая в куртку, лежит

Параска.

Ее голова и иска­леченная рука бессильно свисают. Мыкола направляется в свою комнату,

но

перед дверями останавливается. Штефан предупредительно откры­вает их и, пропустив М ы

к

о л у, бросается к выходу, однако тут натыка­ется на

Семена,

пристально наблюдавшего за ним.

Штефан

(отступая назад, шепчет).

Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!

(Отворачивается от Семена и видит Мыколу, выходящего из комнаты.)

Мыкола.

Свечи есть?

Семе

н. Штефан Петрич, встань!

Ее убил твой внук!

Штефан.

Лука?!. Боже!..

Семен.

Его пуля должна была попасть в меня. Параска знала об этом, как знали и вы.

Штефан.

Пусть у меня отсохнет правая рука, если я знал

что!

Семен.

Когда среди кустов показался лев, Параска при­бежала едва дыша, припала ко мне, но не успела сказать и слова, как Лука выстрелил. Она вскрикнула, и из ее рта струйкой по­текла кровь. Но перед смертью она успела сказать нам всю прав­ду, Штефан Петрич!