«Я ничего не скажу, наоборот, я обиделся бы на вас, если бы мы не имели в Париже чудесного ресторанчика, где бы могли как следует поесть. Но мне мало удовольствия доставляет, что французы лезут туда. Для нас «Максим» должен содержать самую лучшую кухню. Для немецких офицеров и немцев, и ни в коем случае не для французов, должны существовать три- четыре первоклассных ресторана. Французам такая пища не нужна...»

«Однако речь идет не только о продуктах питания. Я часто заявлял, что смотрю на Францию как на завоеванную область, хотя пока что мы ее только оккупировали. Когда-то все это вы­глядело значительно проще. Тогда все это называли разбоем. И это соответствовало формуле: забирать то, что завоевали. Теперь формы стали более гуманными. Несмотря на это, я имею намерения грабить и грабить эффективно».

«Дальше: вы должны быть как легавые собаки там, где есть еще что-нибудь такое, что можно взять. Это нужно молниеносно вытащить со складов и доставить сюда».

Мы увидим, что этот «государственный муж» не имел теплых чувств даже к такому сокровищу французов, как Пьер Лаваль. Обжора Геринг и в этом случае остается верен себе: он явно переживает, опасаясь, чтобы Лаваль, чего доброго, не съел в ресторане «Максим» всех шницелей. Вот его слова:

«Теперь вы мне скажете: внешняя политика Лаваля. Госпо­дин Лаваль успокаивает господина Абеца, и господин Лаваль, выходя от меня, может пойти в закрытый ресторан «Максим»... Какие французы нахальные, этого вы и представить себе не можете. Когда эти друзья чувствуют, что дело касается немца, они начинают лихоимствовать, поднимают цены втрое, а если хочет что-нибудь купить рейхсмаршал (то есть Геринг.—

Я

.

Г.),

то и в пять раз...»

Легко себе представить, как широко раскрылась пасть Ге­ринга, когда он перешел к дальнейшей теме своего доклада — о советских оккупированных областях:

«А теперь о России. В том, что почва там плодородная, не может быть никаких сомнений. Я должен высказать большую признательность за то, что в южных районах — я пока что видел лишь южные районы — удалось, несмотря на огромные труд­ности, провести с помощью армии сев... Эта страна со сметаной, яблоками и белым хлебом сможет прокормить нас. Пастбища Дона сделают остальное. Но, дорогой генерал, никогда больше не рассказывайте фюреру, что вы маршируете по степи, когда вы лезете в сметану...»

Чем дольше говорит Геринг о богатствах советской земли, тем больше растет его аппетит. Тут выясняется, что он великий любитель икры.

«Я надеюсь, что скоро у нас будут коптильни, или, в худшем случае, мы их откроем и сможем пропустить через них в большом количестве неслыханное рыбное богатство Азовского и Каспийского морей. Генерал Вагнер, икру мы поделим пополам: половина армии, а половина фатерлянду, конечно, как только мы туда придем».

Конечно, не пришли. И никто за это не может иметь претен­зий к Герингу...

Еще короткая цитата, которая показывает дискуссионные приемы «человека Возрождения». На этом же совете попросил слова один из его подчиненных, комиссар «Остланда», Лозе. Он жалуется на рост партизанского движения и требует у Ге­ринга военных подкреплений.

Г е р и н г.— Вы же получаете батальоны?

Лоз

е.— Несколько батальонов для территории величиной с Германию.

Г е р и н г.— Я подарю вам Буцефала. И тогда вы будете напевать хорошенькую песню: «Мы помчимся в Остланд...»

Комиссар жалуется также и на отсутствие рабочей силы, которую из-под носа забирает у него «рейхсминистр» Заукель.

Лоз

е.— Я не могу спасти урожай и содержать в порядке хозяйство. Мне нужны люди для работы. В Эстонии так сложи­лись обстоятельства, что много тысяч дворов не имеют уже мужской рабочей силы.

Г е р и н г.— Дорогой Лозе, мы знакомы уже давно, вы — большой лгун...

Под конец совещания Геринг ставит точку над «и».

Г е р и н г.—...Господа, я должен заявить следующее. У меня чрезвычайно много работы, и я несу большую ответственность. У меня нет времени читать письма и записки, в которых вы сооб­щаете, что не можете выполнить того, чего я от вас требую. У ме­ня хватает времени только на то, чтобы на основании кратких сообщений Бекке изредка узнавать, выполняются ли мои тре­бования. Если они не будут выполняться, в таком случае мы должны будем встретиться с вами в другом месте...

И встретились. Только не так, как хотелось Герингу, и не там.

1946

ИОАХИМ ФОН...

Иоахим фон Риббентроп. В роли подсудимого он чувствует себя скверно, за несколько месяцев постарел на десять лет. Гораздо лучше он чувствовал себя в роли министра, хотя об этом пе­риоде своей жизни Риббентроп говорит теперь совсем неохотно.

На процессе выплыли пикантные подробности этого периода.

Когда Риббентроп впервые сел в министерское кресло на Вильгельмштрассе, он был для нацистского деятеля человеком очень «жалким»: винное предприятие и скромный домик — вот все, чем мог в то время похвалиться Иоахим фон.

На протяжении двух (буквально двух) лет он сумел догнать остальных своих коллег по кабинету. За это время у него появилось шесть имений. Первое из них насчитывало «лишь» тысячу семьсот пятнадцать гектаров пахотной земли и леса (Риббентроп — страстный охотник). Второе — не меньше — возле Аахена, два других — в Словакии.

Очень «романтична» история приобретения Риббентропом последнего из шести его имений, живописного замка в Тироле. Рейхсминистр влюбился в этот замок до такой степени, что не давал покоя хозяину усадьбы графу фон Ритену. Но тот не про­являл ни малейшего желания расставаться с родовым имением. Неосторожный фон Ритен, он не знал, что этим подписывает себе смертный приговор.

Вскоре терпению Риббентропа пришел конец. При первом удобном случае он рассказал Гитлеру об упрямом австрийском аристократе, который так откровенно демонстрирует свое презре­ние к министру «третьей империи». Да, это было возмутительно. Гитлер почувствовал себя оскорбленным не меньше, чем Риб­бентроп. Мотивы, которыми руководствовался в этом деле Риббентроп, нисколько не волновали фюрера. Земные блага существовали прежде всего для его клевретов. Он знал цену этим благам: они самых отъявленных жуликов делают неподкупными, на их золотой цепи даже тигры становятся дворняжками.

Гитлер снимает трубку и вызывает Геринга.

—   

Будет сделано! Будет сделано, мой фюрер...— тихо, спокойно отвечает Геринг.

—   

Он тоже успел разжиреть на моих хлебах...

...Геринг умел в таких случаях сдерживать свое слово. На

следующий день к графу явились гестаповцы и показали ему приказ об аресте. Он начинался словами: «По приказу фюрера...» Теми же самыми словами ответил также родственникам графа Геринг, когда они пытались спасти узника.

Иоахим фон Риббентроп стал полновластным хозяином конфискованного замка. Возражений юридического характера не было и не могло быть: за несколько месяцев своего пребывания в концентрационном лагере фон Ритен превратился в тень. И однажды эту тень рассеяла милостивая пуля эсэсовца.

Сегодня об этих деталях из житья-бытья Риббентропа-ми­нистра Риббентроп-подсудимый не только говорит неохотно. Он их просто... «не помнит»... Не помнит он ни случая с Ритеном, ни о такой же, точно такой же истории с работником его ми­нистерства, Лютером, который имел неосторожность поссорить­ся со своим шефом.

—   

Меня не было при этом, и я не помню...— Вот стерео­типный ответ Риббентропа-подсудимого, когда его спрашивают о не совсем приятных для него вещах. Он называет даже причину этой исключительной в истории медицины слабости памяти — бром. В последние годы карьеры Риббентропа нервы его были так напряжены, так напряжены, что он вынужден был принимать бром. В таких больших, неимоверно больших дозах...