Помыкевич.

На трех, отче.

Румега.

Так вот, представьте себе, что на каждом из них будет построено по одной часовне.

Помыкевич.

То есть сразу три, отч-ч-че.

Румега.

Точно. Одна для заутрени, одна для литургии, а одна — для вечерни, и каждая разным цветом раскрашена, меценат. Первая, в которой с утра будут молиться...

Помыкевич.

Девочки, всечестнейший.

Румега.

Да, одни девочки, меценат.

Помыкевич.

Такие стройные, курносенькие, пышно- губые...

Румега.

Хе-хе-хе! Такие курносенькие, пышногубые...

Помыкевич.

Такие же, как Леся?

Румега.

Точно такие же, как Леся, стройные и пышно­губые.

Помыкевич.

А не приходило ли вам когда-нибудь на ум, отче, что вы тогда уж не сможете тешиться счастьем этих стройных и пышногубых?..

Румега.

Да. Я тогда уже буду...

Помыкевич.

А не луч-ч-чше ли было бы вам сейчас же осчастливить одну сироту, вот такую стройную, пышногубую и вместе с ней радоваться ее счастью, отче?

Румега.

А-а, панна Леся не имела бы ничего против этого?

Помыкевич.

Против своего счастья, отче?

Румега.

Вы думаете? Ну да, против...

Помыкевич.

Против вашей опеки, отче?

Румега.

Вот, вот, против моей опеки...

Помыкевич.

Руч-ч-чаюсь вам, отче, что Леся не только будет благодарна, но и...

Румега.

Но...

Помыкевич.

Но и сумеет доказать, что ее сердце не останется безразличным к проявлению такого благородства.

Румега.

Вы знаете... это действительно интересная, очень даже интересная мысль. Тем паче, что она тоже украинка.

Помыкевич,

Сознательная, идейная украинка, отче...

Румега.

Вы знаете... Я подумаю.

Я буду у вас на обеде!

Встал. Входит

Помыкевичева,

в дверях из-за ее спины выгляды­вают Пыпця и Рыпця, но она останавливает их, и они исчезают.

Помыкевич.

А вот и моя жена.

Помыкевичева.

Добрый день, отче.

Помыкевич.

Милена, в воскресенье у нас большой обед, на котором мы выразим свой протест против красного террора. Я надеюсь, что и отец Румега окажет нам честь.          ,

Помыкевичева.

Просим заранее принять благодар­ность за честь, оказанную нам.

Румега.

Могу лишь выразить вам, пани, свое признание и искреннюю радость по поводу того, что смогу быть вашим Гостем.

Помыкевич.

Я глубоко тронут и благодарю вас, все-ч-ч-честнейший, что, несмотря на тяжелый недуг и огромную

депутатскую работу, вы все же находите время и возможность посетить нас.

Румега.

Это особенно понятно тому, кто накануне дале­кого путешествия хочет утешить еще очи и сердце свое такой необыкновенной, примерной любовью супругов.

Помыкевич.

Это заслуга моей дорогой жены.

Помыкевичева.

И непостижимого в величии своей любви сердца моего мужа...

Румега.

Потому мне остается только благословить вас во имя наисладчайшего сердца, во имя народа украинского и за­явить вам, уважаемые господа, что, не будучи сам себе врагом, я не могу отказаться от вашего приглашения. А пока что целую руки.

(Целует руки.)

Помыкевичева.

Привет вашей жене, отец...

Помыкевич.

Поклон жене, отче...

Румега.

Благодарю, весьма благодарю.

(Помыкевичу.)

Буду у вас на обеде, меценат.

(Выходит.)

Помыкевич его провожает, Милена выходит налево. Через минуту возвращается

меценат,

потом с правой стороны входит Рыпця.

Рыпця. Позвольте, господин меценат, по долгу службы спросить вас, когда будет протест — перед обедом или после него?

Помыкевич.

Вы, господин Рыпця, забыли, что вы жур­налист из вражеского лагеря.

Рыпця

(осматриваясь).

Господин меценат, я тоже украи­нец, и я, если когда нужно будет... До или после обеда?

Помыкевич.

Национальные обязанности мы ставим превыше всего.

Рыпця.

Воспользуемся, господин меценат, любезным приглашением на обед, но при этом заявим, что из-за принципиальных взглядов опоздаем на него. Мое почтение!

Помыкевич.

Дай боже!

Рыпця выходит. Помыкевич закуривает сигару, как вдруг мимо него пробегает Пыпця и исчезает у выхода. Помыкевич обжигает спичкой

пальцы.

Ч-ч-черт...

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Гостиная Помыкевичей. Слева, из столовой доносится шум голосов и аплодисменты. Возле двери в столовую стоят

Рыпця и Пыпця.

Они подсматривают сквозь щель.

Рыпця.

Уже? Но позвольте!

(Заглядывает.)

Правильно! Ага! Суп а-ля Жульен. Видите розовый пар? Он за двадцать шагов в ноздри бьет.

Пыпця. Неужели это наш борщ надднепрянский!..

Рыпця. Какой все-таки вы невежда! И по запаху не можете узнать европейского супа? Понюхайте только! Браво! Все на месте. Есть кольраби, петрушка, морковь, не говоря уже о зеленом горошке, цветной капусте, жареном луке! Только мясо — телятина! Вот испортили!

Пыпця. Эх, положили бы туда нашего кременецкого сала... Вот тогда бы был суп, так суп!..

Рыпця. У нас в главном штабе галицийской армии в суп обязательно еще и печеных раков добавляли, а мой приятель генерал Машкарек никогда не станет есть суп, если в нем нет индюшки.

Пыпця. Гм! Генерал, говорите?..

Рыпця. Наш друг и товарищ, бывало, идет спать — даже богу не помолится.

Пыпця. Кому говорите?

Рыпця. Богу...

Пыпця. Вот и выходит — вы тут «б» с большой буквы произносите. А ведь так нельзя. Дорогой товарищ и приятель! Подход у вас к богу сугубо оппортунистический. Не знаю, что с вами будет, дорогой товарищ и приятель!

Рыпця. Товарищ! Я же... У меня никогда и в мыслях не было «Бог» через большое «б» произносить. Вы послушайте еще раз.

Пыпця. А ну, попробуйте!

Рыпця. Б-б-богу...

Пыпця. И все-таки никак оно у вас не получается... Вот...

Рыпця. Б-б-б-б... Товарищ, а не думаете ли вы тем време­нем, что не дай б-б-б... суп остынет?

Пыпця. А мы посмотрим. Идет пар — значит, не остыл еще. Вот!

Помыкевичева.

Господа...

Рыпця. Мы считали нужным по идейным соображениям опоздать, милостивая пани.

Пыпця. Разумеется, только в знак протеста, как на акт явно контрреволюционный, дорогая приятельница и товарищ!

Помыкевичева.

Жалею, что я не могла пойти по вашим следам. Каждая минута в таком обществе — это мука, это невыразимая мука!..

Рыпця. Мы их знаем, милостивая пани. Самые настоящие мещанские, филистерские души.

Пыпця. О! А еще протестуют!

Помыкевичева.

Друзья детей! Словно бы мало во всем мире кричит этих существ... краснокожих... Брр!

Рыпця. Да где там им мечтать о прогрессе!

Пыпця. Логово, одним словом, оппортунистическое, сугубо романтическое.

Помыкевичева.

Каждый из них как будто не знает, не предполагает, что у человека есть сердце, что оно страдает, мучается как бескрылая канарейка... Господин Рыпця! Когда войдете, попросите, будьте добры, Дзуня! Скажите — на нес­колько слов!