—    

Завтра куплю тебе скрипку, а через неделю запишу в гимназию,— сказал Герцель сыну.— Дешевенькая это будет скрипка, и я не знаю, не рассыплется ли она совсем через месяц- два, как не знаю, не выгонят ли и тебя к тому времени из гим­назии за невзнос платы за правоучение. Да чего нам горевать о том, что будет через два месяца?

На другой день вечером Иероним уже водил смычком по стру­нам. А когда на городском валу покрылись золотом каштаны, Герцель, прогуливаясь с сыном по рынку, остановился перед одним старым домом и, указывая пальцем на венецианского льва, который застыл с книгой в лапе над воротами, сказал:

—   

Прочти, Иероним, что в этой львиной книге написано!

—   

Паке тиби, Марце, евангелиста меус. Диксит тысяча шестьсот [12],— прочитал бойко мальчик.

Но Герцелю хотелось, чтобы и прохожие знали, как прекрасно читает его сын по-латыни.

—   

Я не слышу, повтори еще раз погромче!

Иероним повторил второй раз и третий.

—   

Прекрасно, так прекрасно, что не может быть лучше,— воскликнул с удовольствием Герцель.— Куплю тебе за это шо­коладку.

Но в дверях магазина он вспомнил, что карманы его пусты.

—   

Нет, не куплю тебе шоколадки,— сказал флегматично.— Шоколад засоряет детям желудок.

Проходили недели, месяцы и с каждым днем в жизни Герцеля было все меньше и меньше таких картин семейного счастья. Фрима все больше горевала, а когда предприятие, где работал Герцель, обанкротилось и Иероним перестал учиться в гимназии, она расхворалась не на шутку.

—   

Я умираю...— шептала она.— Кто теперь вам, несчаст­ным, будет варить пищу?

Иероним захлипал, а Герцель твердо сказал:

—   

Ты не умрешь, Фрима, не стоит еще умирать, чует мое сердце, что скоро будет большая перемена.

—   

Ой, Герцелик, если бы сердце твое было здоровым! Ты уже не раз был плохим пророком...

Однако теперь Герцель оказался хорошим пророком... 22 сен­тября 1939 года он пришел в подвал, где пряталась от бомб его жена, не совсем еще окрепшая после болезни, и торжественно сказал:

—   

Поднимайся, жена, и иди за мной!

До позднего вечера стояла чета Шехтеров на улице, и Гер­цель глазом знатока осматривал мощные танки, бронемашины, орудия.

Как только газеты сообщили, что почта снова приступила к работе, Герцель запаковал свои проекты и послал прямо в Мос­кву. Ответ пришел, когда Герцель уже работал в «Химпроме».

«Мы обстоятельно изучили ваши интересные, глубоко про­думанные проекты. Сообщаем, что предложенные вами усовер­шенствования уже ранее применены в нашей промышленности. Советуем вам работать и дальше и вместе с тем повышать свою квалификацию, это даст вам возможность достичь больших успехов на благо нашей социалистической Родины».

Когда это письмо прочитала Фрима, она коротко сказала:

—   

Я хочу, Герцель, чтобы ты был инженером. Запишу тебя в институт.

И записала Герцеля в институт. Ежедневно она дает своим «мальчикам» по большому куску хлеба с маслом и ведет их в школу. Сына — ближе, а мужа — немного подальше. Правда, Герцель чувствует, что от работы на предприятии и в инсти­туте у него иногда голова идет кругом, но это ему нисколько не мешает сидеть по ночам над проектами.

В одну из таких ночей он разбудил Фриму.

—   

Ты знаешь, что такое анилиновые краски?— спросил.

—   

Знаю, Герцель, как знаю и то, что от твоего вопроса у меня завтра весь день будет болеть голова.

—   

А вот и не будет! Отныне, Фрима, анилиновая краска не будет больше вредна человеческому здоровью.

Фрима быстро захлопала ресницами. Она начинала пони­мать.

—   

Изобретение, Герцель?— всплеснула руками.

—    

Изобретение, Фрима!..

В эту ночь Герцель не сидел больше над бумагами, а утром у него был продолжительный разговор с директором «Химпрома».

—   

Это идея!— бормотал себе под нос директор Рабей.— До сих пор от этой работы люди кашляли, понимаешь ты, сохли, и черт знает что творилось в их легких. А теперь, понимаешь ты, сделаем один бункер по проекту Шехтера, а затем второй, пятый, шестой, седьмой, и воздух, понимаешь ты, будет у нас чистый, как в лесу, и один человек за смену вместо тысячи пятисот паке­тов краски будет упаковывать их тысяч десять, а то и двадцать. Вот молодец Шехтер, понимаешь ты!..

Через несколько дней первый бункер был готов. Пришла комиссия, и началось испытание. С каждым разом все быстрей и быстрей аппарат выбрасывал упакованную краску. Чтоб она не прилипала к стенкам бункера, Герцель придумал железные когти. Одно движение работницы, и когти снимают остатки крас­ки. Надивиться не могли инженеры на ловкость Шехтера и, зайдя после испытания в кабинет директора, постановили напи­сать о Шехтере в правительство.

—   

Правильно!— подтвердил горячо директор.— Изобрете­ние имеет всесоюзное значение. Ай да молодец Шехтер, пони­маешь ты!..

Как ни медленно ползут по почте письма, но сообщение не сегодня-завтра дойдет до Москвы и Киева, а там также умные люди скажут:

—   

Ай да молодец Шехтер!

Но у Герцеля теперь нет времени об этом думать. Поужинав, он достает из-за шкафа рулон, развертывает его и весь углубля­ется в свои творческие мысли, которые в скором времени родят новое изобретение. Какое — об этом не знает даже Фрима. Она, чтоб не мешать мужу, притворяется, что спит, а Иероним стоит перед пюпитром и разучивает гаммы Шрадика.

— Сыграй еще раз гамму ре-минор! — просит Герцель, ко­торый не меньше сына любит музыку.— Эта гамма очень ме­лодична, и мне, слушая ее, так легко работать...

1940

НА ВАРШАВУ!

Висла для поляков то же самое, что для украинцев Днепр, что для русских Волга. Владеть Вислой — значит, владеть Польшей; потерять ее — значит, потерять Польшу.

Польская танковая часть имени «Героев Вестерплятте» бьется сейчас на берегу Вислы. Перед ней отборные немецкие части и, между прочим, танковая дивизия «Герман Геринг».

Солдаты Геринга знают, что такое Вестерплятте. В сентябре 1939 года они восемь дней штурмовали этот кусочек Гданьского (Данцигского) порта, и только адский огонь орудий линкора «Шлезвиг-Гольштейн» отдал в руки Гитлера этот небольшой кусок польской территории.

Теперь польские солдаты возвратились на Вислу. Они плечом к плечу с Красной Армией бьются за ключ к ней и ко всей Поль­ше — за Варшаву.

Отсюда они пойдут дальше, на северо-запад, туда, где не­мецкая рука еще несколько столетий тому назад повесила тя­желый замок на устье польской Вислы. Туда, где вечным сном покоятся герои Вестерплятте, на Гданьск, это старое польское окно в мир морей и океанов.

Против наших танков гитлеровцы подтянули свои «фердинанды». Бои не затихают ни днем, ни ночью. Эскадрильи не­мецких бомбардировщиков (откуда только они не стянули их!) беспрерывно налетают на передний край; черные столбы земли и дыма взлетают вверх, напоминая своим видом привислянские тополя.

Польские солдаты стреляют спокойно и радуются, как дети, когда от их снарядов и пуль вспыхивают «фердинанды» и от­правляются на тот свет фашисты.

Первая рота уничтожила три немецких танка и два «фердинанда», захватила два знамени, убила несколько десятков немцев. Немцы пытались вывести один из поврежденных танков. Под прикрытием огня советской пехоты польские танкисты подошли к танку и огнем из пушки уничтожили несколько де­сятков гитлеровцев.

Хорошо воюют танкисты. Танк хорунжего Вайзенберга под бил две самоходные пушки. Но вот в танк попал немецкий снаряд. Машина вспыхнула. Вайзенберг, хотя сам был ранен, выносит на руках полубесчувственных товарищей. Кровь заливает ему глаза. Последним усилием он спасает сержанта.