Мыкола.

Пусти, Параска!

Параска

(сквозь слезы).

Дядя, не ходи, не ходи! Там лев, там страшно!..

Мыкола.

Лев уже позавтракал, он теперь не страшен. Я должен узнать, кто это сделал, Параска!.. Кто это сделал?! Кто открыл клетку?

Варвара.

Что такое, дядя Мыкола?

Мыкола.

Варварка, беда! Кто-то выпустил льва из клетки.

Варвара.

Как?!

Федор

(подбегая к ней).

Присягаю богом, учительница! Я сам видел, как он телку Сидорчака разодрал. Его выпустил кто-то, когда все спали...

Лука.

Присягали слепцы, что своими глазами видели. Если Федор вообще не выдумал эту фантастическую историю, тогда надо полагать, что служащие зверинца попросту не заперли как следует клетку. Вряд ли в наших Яснычах найдется сумасшед­ший, которому пришло бы в голову выпустить из клетки...

Федор.

Такое страшилище!

Мыкола

(Луке).

Так думаешь?

Отец Юлиан.

В этом не может быть никакого сомнения. Я знаю хорошо своих прихожан.

Мыкола (

отцу Юлиану).

А не слишком ли много вы на себя берете?

Отец Юлиан.

Моими устами глаголет чистая совесть.

Мыкола.

Верю. Однако этого мало. Федор, не знаете, никто чужой не ночевал сегодня в селе?

Федор.

По-моему, нет, товарищ агроном. Я бы заметил. Ведь до позднего вечера разносил по хатам газеты. Да и где бы таким приблудам нынче ночевать? Кулаков, вы знаете, уже нет. Одни за кордон метнулись, к американцам, а другие — на чужую печь, век коротать...

Мыкола

(провожая Штефана рассеянным взглядом).

А ты, Варвара, что думаешь об этом?

Варвара.

Мне хочется верить, что Лука... имеет основа­ния.

(Посмотрев на часы. Отцу Юлиану).

Благодарю вас, отче. Коня я отвела в вашу конюшню.

(Подходит к дверям своей ком­наты.)

Если же выяснится, что Лука ошибся, то...

(кусая губы)

проклятие тому, кто скажет слово «милосердие»...

(Быстро исче­зает в своей комнате, но сразу же вновь появляется.)

Параска, иди, серденько, погляди — успели дети собраться в школу?

Параска.

Бегу, мамуся!

(Убегает).

Отец Юлиан

(прижимает ладонь ко лбу).

Боже мой, де­ти!..

(Направляется к выходу.)

Мыкола.

Успокойтесь, отче. Дети пойдут домой под охра­ной колхозной стражи.

Отец Юлиан.

Мне кажется, что они должны бы сегодня сидеть по домам.

Мыкола

(гневно).

Нет! Они сегодня будут учиться! Жизнь в Яснычах и сегодня будет идти по обычному советскому рас­порядку.

Отец Юлиан.

Воля ваша. Но мне кажется, что именно вы, так много выстрадавший, умеете дорожить человеческой жизнью.

Мыкола. Не волнуйтесь. Жизнь, заслуживающую этого названия, я всегда сумею оценить и отстоять.

Отец Юлиан.

Я на это больше всего надеюсь, пане агро­ном.

(Кланяется и с достоинством уходит.)

Мыкола. Лука! Будет спрашивать меня Иван Негрич — скажи, я пошел в правление колхоза... А... документы уже офор­мили тебе в районе?

Лука.

Пока нет. Говорят: «Все еще проверяем»...

Мыкола. Любопытно! Чего они тянут? Я же им говорил: твои бумаги в порядке. Иначе бы тебя не пустили сюда к нам... Не кашляешь уже?

Лука.

Нет, отец.

Мыкола. Ну, отдохни еще немного, а потом возьмешься за работу. Ведь ты мой сын.

(Порывисто обнимает Луку, целует и крепко жмет его руку.)

Лука.

Спасибо, дорогой...

(Помедлив.)

Отец, послушай. Я вижу, тебя не на шутку встревожила эта история со львом. Так знаешь что? Дай мне винчестер. Я пойду и убью льва...

Мыкола. Это самый легкий выход из положения. Убить-то его не шутка. Тот, кто его выпустил,— хитрая бестия. Знал, что делает. Да всего урожая, что мы соберем в колхозе, не хватит купить такого льва. За него же, небось, валютой, чистым золотом правительство платило. Его живьем поймать надо.

Федор кладет на стол пачку газет и тоже собирается уходить. Вдруг появляется

Иван Негрич,

и с ним —

Мыкола.

Иван Нег­рич, крестьянин около пятидесяти лет, с черными как смоль усами, кото­рые он медленно поглаживает, когда чем-либо озабочен. Под густыми бровями — большие умные глаза. Поведение Ивана свидетельствует о том, что он знает себе цену, но не подчеркивает этого. Он почти никогда не расстается с длинным чубуком. Сегодня Иван одет по-праздничному: в новый петек и кептарь, чистую рубашку с красной ленточкой, штаны из серого вельвета. Ноги в постолах и чистых онучах. Черная фетровая шляпа убрана фиалками.

Мыкола

(взяв Негрича под руку).

Иван, неужели это правда?

Иван

(снимая на пороге шляпу).

Правда!

(Садится на лав­ку.)

Люди позапирались в хатах, село будто вымерло.

Мыкола взволнованно ходит по хате.

Лука

сходит с крыльца и тихими шагами уходит через двор направо. Мыкола останавливается перед Федором. Федор чешет затылок.

Мыкол

а. А как будет сегодня с почтой, Федор?

Федор

(

встрепенувшись). С

почтой? Бегу, лечу! Вы что, думаете, я боюсь? Чепуха! В австрийские времена, когда я в ту войну в Албании сражался, еще не таких львов там в горах ви­дел и — не убегал. Вот то были львы, пес бы им морды лизал! В два, да нет, точно в три раза больше, чем этот. Нет, куда там в три — в четыре раза больше этого, чтоб я так жив был!

Мыкола

(сурово).

Ну и что же дальше?

Федор.

А что же должно быть? Бегу, лечу! Чтоб так жив был!

(Выходит на крыльцо, останавливается, подумав. и попле­вав в ладони, стремительно заковылял направо.)

Мыкола

(подходя к барометру).

Еще день-два такой пого­ды — и земля рассохнется.

(Гневно.)

И как это все могло слу­читься? Какого черта этот зверинец принесло в наше село?!

Иван.

Принесло на нашу, голову! Ясно лишь одно: пока этот проклятый лев будет шнырять вокруг села, в поле никто не выйдет.

Мыкола.

Из-за паршивого льва, который, верно, от ста­рости еле ноги таскает, сорвется сев? И председатель колхоза спокойно смотрит на это?

Иван.

Дело не во льве, а в том, что вокруг льва... Я давно хотел поговорить с тобой, Мыкола, да тебя разве поймаешь? В селе кто-то мутит воду. То о близкой войне появились разговоры, то о вечных снегах Сибири, куда пошлют нас всех гонять белых медведей, если пшеница не уродится. А вот когда все это не помогло, какая-то вражья сила напустила на людей льва. Сперва я подумал, что это те пришлые бандюги из поли­цаев да эсэсовцев, что Гитлеру раньше служили. Но потом при­кинул и решил: нет! У тех своя забота: как бы харчами подза­пастись да свою шкуру унести отсюда целой. Тут свой кто-то подливает зелье ежедневно, если не ежечасно. Свой, кому не надо в лесу прятаться и бежать отсюда.

Мыкола.

Мой тесть Штефан?

Иван.

Вряд ли. У него жало вырвано. Ему, старому Петричу, никто уже больше не доверится. Да и сам он теперь, небось, своей тени боится. Все это горе началось с месяц назад.