Мыкола.
Месяц назад?..
(Трет ладонью лицо.)
Погоди-погоди! Кого же ты имеешь в виду?
Пауза.
Иван
(встает).
Скажу откровенно: пока никого. Нужны прямые улики. Из сельсовета мы уже позвонили в район.
Мыкола
(быстро ходит по хате напевая).
Правильно сделали! Только я считаю
(останавливается)
мы сами тоже
справимся. Как и раньше справлялись. И не с таким зверьем. С тиграми, с королевскими! Нужно только человек семь охраны.
Иван.
Я восьмой.
Мыкола.
Я девятый. У кого еще есть оружие?
Иван.
Кажется, у учительницы есть пистолет.
Мыкола.
Учительницу трогать не будем. А те, из зверинца, черт их принес в наше село, делают что-либо?
Иван.
Делают: много шуму. Говорят, попробуют заманить.
Мыкола.
Пусть пробуют сами. А если у них ничего не выйдет, устроим вечером облаву. На приманку овцу пустим.
(Пауза. Ходит по хате.)
По правде говоря, я ехал сюда и думал, Что пшеница уже посеяна...
(Останавливается.)
Что случилось, Иван?
Пауза.
Иван.
Трудно, Мыкола, ой как трудно убедить людей, что земля в Яснычах сможет родить пшеницу. Испокон веков деды и прадеды наши сажали здесь кукурузу. Она и кормила всех. А сейчас шептун какой-то слухи пускает: ни пшеницы не будет, ни кукурузы, с голоду подохнем все!
Мыкола.
И это все?
Иван
(швырнув шляпу на пол).
Дернула меня нелегкая взяться за эту работу!
Мыкола:
Одурел! Одурел!
Иван.
Тебе легко сказать — одурел!.. Ты сегодня тут, завтра в Завадове, Пилиповцах, Матковцах, Варинках, скажешь там, что и как, тут сейте это, там — другое, и покатил себе дальше! А мне и одуреть есть от чего. Ведь все выльется на мою бедную голову.
Мыкола.
Иван, Ивасик! Поверь, мне тоже нелегко! За эти три дня я и восьми часов не спал. В эту ночь с матковчанами до рассвета просидели — учил их, как протравливать зараженные семена. А потом — гляди...
(Снимает со стены простреленную шляпу, но, передумав, вешает ее назад.)
Чепуха!
(Садится на приступок, ударяя себя по коленям.) Я
тоже уже не молод, Иван. Сегодня на коне заснул, проснулся лишь перед порогом конюшни, чуть-чуть голову не разбил о притолоку. Да и сердце мне Освенцим подточил; и три с половиной года страшнейшего концлагеря в Брихенау — тоже не шутки! Рядом людей тысячами сжигают, а ты держись. Однако, Ивасик, если мое сердце еще бьется, то только потому, что ему, старому, есть для чего биться! Помнишь, Ивасик, то утро в Дрогобычской тюрьме, когда мы впервые получили с воли брошюру «Что такое коллективизация»? Ты помнишь Иван, что ты сказал тогда?
Мыкола. Когда я прочитал вслух эту брошюру, то сказал: «Теперь мне плевать на их приговор! Плевать на самого Пилсудского. Пусть дают мне уже не три, а тридцать лет тюрьмы, все равно колхоз в Яснычах будет!» Сказал?
Иван.
Сказал!
Мыкола. То-то! А сегодня, по воле яснычан, ты председатель колхоза, я, твой бывший товарищ по камере,— участковый агроном да еще уполномоченный районного комитета партии по проведению первого колхозного сева в Яснычах... Я знаю, ты скажешь мне, что Лученяк тайком продал коня, ибо он будто бы принадлежит его жене, а жена не состоит в колхозе. Ты пожалуешься, что Кудрич украл теленка. Что мы должны пока сеять вручную. Но все-таки, Иван, пойми: нашему колхозу всего шесть месяцев. Это — первая наша весна, это — наше детство, первые шаги.
(Пошатнулся, но пересилив слабость, притворно бодрым шагом подходит к ведру и залпом выпивает чашку воды.)
Пойми: нашим братьям на Востоке, на большой Украине, куда труднее было начинать коллективизацию. Опыта ведь никакого за плечами не было. У нас — другое дело. Хотя и отстали мы от них лет этак на двадцать пять...
Иван
(степенно надевает шляпу и встает).
Так я могу озлобиться на тебя, Мыкола.
Мыкол
а. Озлобиться? А, чтоб ты скис!
Иван.
Ну, конечно, за то, что ты говоришь все это мне, как чужому...
(Искоса взглянув на иконы и снова сняв шляпу, крутит ее в руках.)
Как какому-то...
(припоминает)
охвостью.
Мыкола.
Иван!.. А, чтоб тебя волки съели!
(Быстрыми шагами подходит к Ивану и обнимает его.)
Баба Олена
(из-под вереты).
О господи, господи!
Иван.
Слышал, Мыкола? Мой Семен приехал на рассвете из Порт-Артура.
Мыкола.
Неужели? На побывку или совсем?
Иван.
Конечно, совсем. Младшим лейтенантом запаса его отпустили. За Берлин два ордена имеет да за разгром Квантунской армии медаль «За отвагу»...
Мыкола.
Добро! Значит, нашего полку прибыло. Скажи ему, чтобы поскорее вставал на партийный учет. А пока...
(Перелистывая на столе газеты.)
Ага! Снова!
(Надевает очки.)
Иван.
Пойду. А тебе отдохнуть надо часок-другой. Бувай, Мыкола.
(Вздохнув, идет к выходу.) А
с севом мы все-таки управимся.
Мыкола.
Погоди!
(С газетой в руках садится в кресло.)
Это нас с тобой, Иван, касается. Послушай.
(Начинает читать.)
В галерейке у двери показывается
отец Юлиан.
Услышав голос Мыколы, он останавливается у порога.
«В конце января 1949 года выходящая в Верхней Австрии газета «Линцер фольксблатт» сообщила, что в Риме существует учебное заведение ордена иезуитов, именуемое «Русским колледжем», подготовляющее агентов для засылки в СССР. Выпускники школы, по словам газеты, направляются под чужими именами в зоны, занятые Советами, и путешествуют не в монашеском платье, а в качестве обыкновенных туристов. Каждому отъезжающему папа римский дает особую аудиенцию...»
Иван. Не заехал ли такой турист в наши края? Не его ли дело вся эта история со львом да все эти слушки и пакости?
Мыкола. А ты послушай дальше.
(Читает.)
«Выходящая в Гааге газета «Ди Ваархейд» сообщает, что заместитель государственного секретаря Ватикана Монтини неоднократно вел беседы с руководителем террористической и шпионской организации, называемой «Католическое действие», Луиджи Джедда. При этих встречах присутствовал также личный представитель Трумэна в Ватикане Тейлор. Указывается, что Ватикан принял решение о расширении деятельности организации «Католическое действие». В кругах Ватикана считают, что эта террористическая и шпионская организация должна усилить свои действия против коммунизма».
Иван.
Мыкола, погоди... Так ведь это же то самое «Католическое действие», что против нас в панской Польше действовало? Помнишь, митрополит Шептицкий его на коммунистов натравливал?
Мыкола.
То самое, Иван. Никогда не простят эти черные вороны нам с тобой монастырской земли, которую мы у них отобрали.
Иван.
Сейчас на американцев работают, а совсем недавно для Гитлера старались! Когда ты сидел в Освенциме, эти черноризники призывали народ и в праздники работать, чтобы поскорее немцам налоги сдать. Не они ли сейчас народ против колхозов поднимают?
Мыкола.
Может, и они... Воинствующие слуги бога и доллара... Война продолжается, Иване, хоть наш поп Юлиан и твердит про мир и благоволение на земле. Не пойму — не то он чудной, не то... глаза ему святым писанием залепило.
Отец Юлиан
на галерейке, отступив, бесшумно исчезает.
Устал я, Иван... крепко устал.
(Последние слова он произносит угасающим голосом; голова его падает на грудь, глаза закрываются, газета валится из рук.)
