С уважением, мое почтение, приятного аппетита.
(Лесе.)
Вы ч-что-то засиделись в суде, моя дорогая.
Леся.
Меня встретил господин меценат Головастик, и я не могла так скоро с ним расстаться.
Помыкевич.
О ч-чем же вы разговаривали с ним?
Леся.
Он спрашивал о моем здоровье, а также о том, как живете вы и пани.
Помыкевич.
Благодарю. И еще о чем?
Леся.
Спросил, почему у меня старомодные туфли.
Помыкевич.
Что же он нашел в них старомодного?
Леся.
Обещал сто злотых в месяц и двухнедельный отпуск.
Помыкевич.
Сто злотых... Да, я и сам замечаю, что туфли не совсем модные. А ты, Леся, не слушай, что тебе на улице говорят разные меценаты. Они хотят лишь...
Леся.
Господин меценат, неужели я должна их остерегаться?
Помыкевич.
Ну, нет, я просто так... Большевики уже вылавливают детей и варят из них мыло.
Леся.
Я ведь, господин меценат, не ребенок...
Помыкевич.
Женщина, миленькая, остается ребенком, пока сама детей не имеет. А ты еще такая маленькая, бедная сиротка, ч-что трудно тебя не пожалеть, не приласкать.
(Обнимает ее.)
Леся.
Господин меценат, вы еще вчера вечером... Ваша жена может войти...
Помыкевич.
И не такую, дорогая Леся, оставил бы я ради тебя, да, видишь ли, мне надо всерьез подумать и о тебе!
Леся.
Господин меценат, я не хочу к меценату Головастику!
Помыкевич.
Это из-за Дзуни? Леся. Я... тут привыкла... господин меценат, эти туфли еще совсем хорошие...
Помыкевич.
Успокойся, дитя мое! Я никогда не отдам тебя на съедение Головастикам. Им бы только... Вот что, Леся, я считаю своей моральной обязанностью подумать о твоем будущем. Не будешь же ты всю жизнь на машинке стучать.
Леся.
Господин меценат, я, кажется, довольно хорошо на машинке пишу...
Помыкевич.
Это я признаю, моя дорогая, но ты, Леся, создана для того, чтобы быть госпожой.
Леся.
Госпожой?
Помыкевич.
Конечно, миленькая. Неужели это тебе никогда не приходило в голову?
Леся.
Когда я была маленькой, иногда и приходило такое в голову, но я боялась, что не удастся и...
Помыкевич.
И что?
Леся.
Ив
тюрьму посадят.
Помыкевич.
Ха-ха-ха! А отец Румега, по-твоему, сидел уже в тюрьме?
Леся.
Я отца Румегу не хотела оскорбить.
Помыкевич.
Ха-ха-ха! Леся, голубушка, а если бы отец Румега отписал бы тебе свое имение? Ч-ч-что бы тогда ты сказала?
Леся.
Тогда бы я боялась его.
Помыкевич.
Ты не веришь в доброе сердце Румеги, в его пастырское сердце?
Леся.
У отца Румеги, кажется, жена...
Помыкевич.
Верно, но что из этого, что жена, но... знаешь, ну как бы тебе сказать... бездетная. А отец Румега хочет иметь ребенка, страсть как хочет...
Леся.
Господин меценат, как вам не стыдно?..
Помыкевич.
Нет, миленькая, ты обязана стать этим ребенком, ребенком отца Румеги, понимаешь.
Леся.
Дочерью батюшки Румеги...
Помыкевич.
Доченькой отца Румеги, миленькая.
Леся.
Дочерью батюшки Румеги...
Помыкевич.
Батюшки депутата Румеги, миленькая.
Нефтяные промыслы, лес, фольварк... Как тебе это нравится,
миленькая?
Леся.
Господин меценат. Прежде всего я хочу задать вам вопрос...
Помыкевич.
Сейчас скажу, дорогая. Прежде всего немного дочерней почтительности, девичьей скромности, ну и немного женского обаяния не мешало бы. Это производит приятное впечатление.
Леся.
Я хотела вас спросить: а Дзуня тогда бы женился на мне?
Помыкевич.
Дзуня... Да... да, я уверен в нем; Дзуня... Да... да, я уверен в нем; Дзуня тогда бы женился на тебе.
Леся
(мечтательно).
Дзуня стал бы моим мужем... Я бы засыпала, а он целовал бы мои ресницы и чуть слышно напевал: «Не питай, чого в мене заплакані очі..»
Помыкевич.
Отец Румега! Садись, Леся, к машинке и пиши, да не забывай, что тут же, в этой комнате, твой будущий благодетель! Леся, от тебя зависит...
Входит отец
Румега,
высокий, мордастый, за ним
Дзуня.
Румега.
Меценату...
Помыкевич.
Всеч-честнейшему мое глубокое почтение.
Дзуня.
Просим, отче. Вот здесь отдохните, вот здесь мягко.
Румега
(садится).
Благодарю, весьма благодарю...
Помыкевич.
Что ж, отч-че, мягко ли здесь сидеть?
Румега.
Благодарю, очень даже мягко.
Дзуня.
Всечестнейший очень устал. Не под силу же с таким здоровьем на второй этаж человеку забираться.
Помыкевич.
Это вполне понятно. Надобно- подумать о том, чтобы сменить помещение, в партере куда удобнее.
Румега.
Благодарю, вы очень добры... И вы, господин... Как вас?..
Помыкевич.
Шуян, мой конципиент.
Дзуня.
Доктор Шуян. Кандидат в адвокаты.
Румега.
Ах, припоминаю. Значит, вы господин...
Помыкевич.
Шуян.
Дзуня.
Доктор Шуян...
Румега.
Вы вспомнили о моем здоровье. Неужели оно вам кажется безнадежным?
Дзуня.
Нет, нет, я не сказал бы... Тем более что я не врач, отец.
Румега.
А вы скажите, как человек беспристрастный, тем ценнее будет ваше мнение.
Дзуня.
Что же, отец, выглядите вы не совсем хорошо.
Румега.
Вы хотели сказать: совсем плохо?
Помыкевич.
Я б, всеч-честнейший...
Дзуня.
Да, я хотел сказать: совсем плохо.
Румега.
То-то же! А вы всмотритесь хорошенько — не видите ли вот здесь, подле носа, два зеленых пятна?
Дзуня.
Где, отец?
Помыкевич.
Где, всечестнейший...
Румега.
Вот здесь и вот здесь. Неужели не видите?
Помыкевич.
Нет, я ничего не вижу... никаких пятен...
Румега.
Вы даже очень добры. Но присмотритесь хорошенько, вот здесь, господин...
Помыкевич.
Шуян.
Румега.
Вот здесь, небольшое пятнышко цвета заплесневелых огурцов. Вот! Ну что, увидели?
Дзуня.
Есть. Вот они! Два маленьких зеленых?
Румега.
Да, да, как две копейки.
Дзуня.
Цвета заплесневелых огурцов?
Румега. Ну да, таких, которые изнутри уже начали подгнивать.
Дзуня.
Они, они самые, отец! Только хорошенько присмотреться надо!
Румега. На вид они ничего. Словно бы пюре из шпината ел, а в действительности из тех пятен смерть высматривает.
Помыкевич.
Смерть?
Румега. Это, господа, самый верный признак медленного разложения организма, хоть как бы врачи не возражали.
Помыкевич.
А может, все-таки еще не совсем худо, всечестнейший отче!
Румега. Я, меценат, совсем уже примирился с мыслью о близкой кончине, особенно после того памятного праздника, когда после третьего цыпленка что-то со мной стряслось...
