Дзуня. Воображение? Вы полагаете? Как вы недогадливы, меценат.
Меценат...
Помыкевич. «Нет,
никогда! Никогда!
Дзуня. Даже за цену мандата?
Помыкевич.
Даже...
Дзуня. Вы как следует не подумали о контракте...
Помыкевич.
Она ведь... она...
Дзуня. Не будет весь век жить в нужде. Семьдесят злотых в месяц жалованья, ну и ваши подарки иногда — чулки или белье, сами понимаете.
Помыкевич.
Вот ч-черт какой! А вам-то, собственно говоря, что из того?..
Дзуня. Пока что лишь щепотка вашей благодарности, меценат.
Помыкевич.
А потом — вам понадобится и ее благодарность.
Дзуня. Браво, меценат! У вас голова еще работает, как у молодого. Верно, если дело удастся, подумаю всерьез и о Лесе.
Помыкевич.
А если дело не удастся?..
Дзуня.
Тогда по-прежнему будете покупать ей чулки, а в благодарной народной памяти останетесь лишь как посредственный адвокат и бывший председатель «Нашей школы» в таинственном тысяча девятьсот двадцать первом году.
Помыкевич.
Что мне в таком случ-ч-чае делать?
Дзуня.
Стать на какое-то время пауком, который опутывает паутиной жирненькую жертву. Вы думаете, что отец Румега ради вас или своих проектов заходит сюда?
Помыкевич.
Вы полагаете...
Дзуня.
Я уверен в этом, меценат.
Помыкевич.
У него ведь жена, ч-ч-черт возьми...
Дзуня.
А у вас ее, меценат, нет?
Помыкевич.
Моя — не считается со мной, не считаюсь...
Помыкевичева.
Я могу знать, с кем это меценат не считается? Добрый день, господин Дзуня!
Дзуня.
Целую ручки.
Помыкевич.
Это я о злых языках...
Помыкевичева.
А ты, как всегда, сразу поверил...
Дзуня.
Не беспокойтесь, милостивая пани. На сей раз речь шла о господине меценате, будто бы в решительный момент он не смог проявить предприимчивости, отваги и должного мужества, чтобы пойти на жертвы. Думаю, меценат, вы теперь докажете, что это лишь обычный наговор наших врагов... Иду в суд, извините, господа!
Помыкевичева.
До свидания, господин Дзуня...
Дзуня. «Не
питай, чого в мене заплакані оч
i
...»
(Выходит.)
Помыкевичева.
Как вижу, у вас опять какой-то серьезный разговор с Дзунем, дорогой доктор. Вы до сих пор не поняли того, что своими вечными подозрениями компрометируете не столько меня, сколько самого себя.
Помыкевич.
Ч-ч-честное слово, мы о тебе ни слова.
Помыкевичева.
Честное слово адвоката? Вы даже перед женой не можете забыть, что вы адвокат.
Помыкевич.
Милена, я о тебе самого луч-ч-шего мнения. Я ведь тебя знаю, очень хорошо знаю...
Помыкевичева.
Что же ты знаешь обо мне?
Помыкевич.
Ч-ч-что твоя любовь ко мне...
Помыкевичева.
Ну и самоуверены вы, доктор. Вы полагаете, что ваша адвокатская особа может зародить в душе культурной отзывчивой женщины чувство любви?
Помыкевич.
В таком случае пусть она сохранит по крайней мере уважение ко мне!
Помыкевичева.
И этого вам вполне достаточно, дорогой доктор? После этого вы еще будете удивляться, если я стану искать развлечения в обществе культурного, идейного человека?
Помыкевич.
Это ты, Милена, про Дзуня?
Помыкевичева.
А хотя бы...
Помыкевич.
Тогда лучше ищи этого развлечения в обществе Рыпця или Пыпця!
Помыкевичева.
Опять ваша ревность! И как вам далеко, доктор, до этого Дзуня, как вам далеко, доктор! Если бы у вас хотя бы крупица той амбиции, что у него, вы бы давно уже были депутатом.
Помыкевич.
Депутатом? И с тобой Дзуня говорил об этом?
Помыкевичева.
Могу ему только быть благодарной за то, что, уважая и сочувствуя мне, иногда он думает и о тебе!
Помыкевич.
Ах, какой рыцарь благородный! Интересно все же: только ли с тобой он думает обо мне?
Помыкевичева.
А вы полагали?
Нет слов, которыми можно было бы выразить всю глубину презрения к такому, как вы, толстокожему человеку. Меня бесконечно удивляет, что вам удалось найти особу, которая за плохонькие чулочки...
Помыкевич.
К ч-ч-ч-ч...
Вбегает с правой стороны
Рыпця;
высокий, волосы проволокой, глаза бегающие, галстук пестрой бабочкой.
ч-ч-чему?..
Рыпця.
На защиту обиженной женщины, о которой уже Бебель в своем гениальном...
Входит
Пыпця;
низкого роста, голова мышиная, ноги куриные.
Пыпця.
Дорогой товарищ и приятель! Никак нельзя таким невыдержанным способом подходить к общественным явлениям. Вот! Никаких там гениальностей не может быть, и ваш подход к решению вопроса по существу романтический, оппортунистический. Так же нельзя... Романтик вы опасный, дорогой товарищ и приятель! Вот!
Рыпця.
Позвольте, товарищ! Насколько я себе припоминаю, президент украинского государства Петровский на заседании украинского парламента двадцать пятого апреля тысяча девятьсот двадцать четвертого года заявил: «Если
бы...»
Пыпця. Какую вы чепуху несете, дорогой товарищ и приятель! Что значит это «если бы»? Не мог товарищ Петровский этого сказать, ибо «если бы» марксисту нельзя никак применять. Вот! Нет никакого «если бы», слово это романтическое, оппортунистическое, невыдержанное. Никак вам, дорогой товарищ и приятель, и шагу нельзя ступить, чтобы не попасть в сугубо романтический уклон. Вот! А то как было, когда я четыре года в тюрьме сидел...
Помыкевичева.
Господин Пыпця не в худшей ли, чем я теперь, тюрьме?
Рыпця. Милостивая госпожа, мы сочувствуем и...
Помыкевич.
Ч-ч-что?
Рыпця. И протестуем...
Помыкевичева.
Оставьте, господа редакторы! Каждый культурный человек независимо от убеждений может тут только презрительно пожать плечами.
Рыпця и Пыпця с презрением пожимают плечами.
Прошу ко мне, господа редакторы!
Помыкевичева и Рыпця выходят.
Пыпця.
Каждый культурный человек независимо от социального происхождения...
Помыкевич.
Кикимора!
Пыпця.
Рр-романтик!
(Выбегает.)
Помыкевич
(стал перед трезубцем).
Боже великий, единый...
Алло! Секретариат партии Национального освобождения? Да! Мое почтение и уважение! Кто? Господин меценат Громицкий? Мое почтение! С уважением, господин сенатор! Горячо благодарю! Моя женушка? Благодарю. Как нельзя лучше, как нельзя лучше, господин сенатор. Пожалуйста. Благодарю. Действительно неоценимая жена и общественница. Митинг? Где? В Гори- славе? Ага, да, завтра. Да, мне говорил о нем отец Румега. Хорошо, господин сенатор, мой конципиент опять поедет. Да, действительно талантливый и энергичный человек. Конечно, не может быть сомнений в том, что среди нашей нации немало таких сынов, господин сенатор. Пожалуйста. Новые зверства красных? Несчастные сорок миллионов! Что вы? Из детей мыло? А как, господин сенатор, режут спервоначалу или душат? Живьем варят! Вот как... Ох, какой ужас!.. И, наверное, украинские дети?.. Я так и думал — грязная работа Москвы. Что, извините?.. Ну, еще бы перед всем культурным миром. Да, немедленно. В воскресенье у нас большой обед, вот и запротестуем. Сам отредактирую. Очень хорошо, разумеется, обязанность. Национальная обязанность. Очень прошу.
