Она посмотрела на длинные черные глаза Есуген и скуластое лицо, до сих пор похожее на ее собственное: некоторые новые наложницы часто путали сестер. Но связь между сестрами немного ослабла. Большая часть времени Есуген уходила на хлопоты по хозяйству, как и у Есуй, и они виделись не часто.

Они ощущали близость больше всего, когда спали с мужем. Тогда они были единодушны и чувствовали, как радуется каждая из них.

— Ты могла бы проводить больше времени со своим старшим, — сказала Есуген, — а то он скоро уедет.

— В таком возрасте его оставят в тылу — ему ничто не грозит. — Тэмуджин посылал старших сыновей ее и Есуген на войну в Китай к Мухали. Беспокоиться из-за детей было бесполезно. Ее сыновья уедут на войну, а дочери уедут из орды, когда выйдут замуж. — Я больше беспокоюсь о том, что может произойти, если Тэмуджин не вернется из Хорезма.

Есуген сделала знак, отвращающий беду.

— Не говори об этом.

Она посмотрела на рабынь Есуй, словно бы испугавшись, что они подслушивают. Две девушки вылавливали творог из котла, а остальные три раскладывали ковры, выбив их. Ни одна из этих китайских рабынь не могла услышать их разговора: умно делают китайцы, выжигая раскаленным железом барабанные перепонки, лишая рабынь слуха и дара речи. Есуй тотчас поняла пользу этого и попросила хана отдать их ей. Теперь некоторые другие жены хотели бы тоже иметь таких рабынь.

— Дорогая сестра, — сказала Есуй, — я молюсь, чтобы наш муж жил тысячу лет, но подумай, что будет в противном случае. Он ничего не говорит относительно того, какой из сыновей будет его наследником. Есть сторонники и у Джучи, и у Чагадая. Ни один из них не склонится перед другим, и наша судьба окажется в руках того, кто будет ханом. Возможно, он решит не держать нас в женах, особенно если захочет вознаградить поддержавших его людей. Нам скорее всего придется доживать в разлуке, развезут нас по разным станам.

Есуген прикрыла рукой рот.

— Невыносимо думать об этом.

— Но лучше подумать и изо всех сил постараться предотвратить это. Тэмуджин должен решить, кому быть наследником, до того, как пойдет на войну.

— Он не станет слушать. Даже Борчу и Джэлмэ не осмелятся заговорить об этом, особенно сейчас.

Это было правдой. Хана беспокоила не только война с Хорезмом, вот и его тангутские любимцы отказались послать к нему свое войско.

— Если ты не можешь воевать один, — сказал их посол, — то какой же ты хан?

Такой ответ разгневал Тэмуджина, но он не мог наказать тангутов за их наглость, не нарушив свои планы. Наверно, люди в Си Ся предчувствовали, что он не вернется из Хорезма, что хан долго не проживет и не накажет их.

Есуй сказала:

— Я поговорю с нашим мужем об этом.

Есуген наклонилась к ней.

— Не смей.

— У меня нет выбора.

Она укололась булавкой, выступила кровь. Есуй сунула палец в рот. Она вспомнила то время, когда пререкалась с ним при людях. Как близка она была тогда к смерти. Она вспомнила, как он посмотрел на нее, когда она осмелилась протестовать. Ей придется высказаться в присутствии других, надеясь, что некоторые из них найдут в себе мужество поддержать ее.

Хан решил задать пир в честь Мухали, который скоро вернется в Китай, где киданьцы Ляо Вэна помогут монголам в войне против цзиньцев. Это была последняя передышка, которой мог насладиться Тэмуджин перед тем, как молиться, приносить жертвы и слушать гадания шаманов по костям и предсказания своего советника киданьца. Его шпионы и разведчики уже работали в Хорезме.

Двор угощался бараниной и пил крепчайшие вина, которые выставляли на мороз, чтобы вода превращалась в лед и оставался чистый спирт. Слух услаждали флейтисты, рабы — китайцы и китаянки танцевали и жонглировали, но Есуй заметила, что веселья было не больше, чем на тризне. Рассказы Мухали о боевых действиях с трудом выводили хана из состояния мрачной задумчивости. Смех Борчу и Джэлмэ был натянутым, а Угэдэй и Тулуй пили даже больше обычного.

Тэмуджин пригласил на пир четырех своих ханш. Есуй прихлебывала вино. Наверно, кто-нибудь еще заговорит первым. Она заметила взгляды, которые многие переводили с хана на его сыновей, словно бы безмолвно задавая ему тот же вопрос. Тэмуджин может выслушать Угэдэя и Тулуя, он всегда относился к ним более тепло, чем к другим сыновьям. Хулан могла бы сказать, не вызвав обиды. Субэдэй и Джэбэ вскоре примутся за воспоминания, и тогда слова не вставишь. Хан наклонился к Мухали с трона. Есуй сделала глубокий вдох.

— Позволь сказать, мой муж, — сказала она.

Хан повернулся к ней.

— Говори.

— Хан будет одолевать высокие горы и широкие реки, — сказала она. — Оскорбители его будут утоплены в крови, и рыданья их жен и дочерей будут музыкой для его ушей.

Она могла не продолжать. Он улыбался, но глаза его сощурились.

— И все же любой человек, — продолжала она, — даже величайший из людей, смертен.

Гул голосов смолк. Флейтисты прекратили играть. У Есуй теперь не было пути назад.

— Мне трудно говорить об этом, — сказала она, — но если большое дерево падает, что случается с птицами, свившими гнезда на его ветвях? Куда они полетят, если некому указать им путь? У тебя четыре благородных и храбрых сына, но который из них будет твоим наследником? Я задаю этот вопрос не одна, а от имени всех твоих подданных. Мы хотим знать твою волю.

Его глаза сверкали, как драгоценные камни. Он накажет ее за упоминание о его возможной смерти, за то, что она бросила тень на предстоящий поход.

— Мне не нравятся эти слова, — тихо сказал он.

Кровь отлила у нее от лица. Он не накажет ее прямо здесь, а заставит ее ждать, трепеща перед тем, что может случиться.

— Но ты высказалась смело, Есуй, — продолжал он. — Мои братья, сыновья, даже Борчу с Мухали не осмелились бы задать мне этот вопрос.

Есуй монотонно раскачивалась. Ее пощадят.

— Моя Яса предусматривает, что следующего хана изберет курултай, — сказал Тэмуджин, — но нойоны должны знать мою волю. — Джучи и Чагадай напряженно следили за ним. — Ты мой старший сын, Джучи. Что скажешь ты?

Джучи открыл было рот, но тут вскочил Чагадай.

— Почему ты обращаешься к нему?

— Отец просил меня высказаться! — заорал Джучи.

— Кто такой Джучи? — взревел Чагадай. — Всего лишь ублюдок, которого ты нашел на мэркитской земле. Он не заслуживает трона!

Большие карие глаза Бортэ вспыхнули от ужаса и гнева. Джучи вскочил и схватил Чагадая за воротник.

— Ты не имеешь права называть меня ублюдком! — кричал Джучи. — Ты не лучше меня — вызываю тебя на поединок! Докажи мне, что ты лучше стреляешь из лука, и я отрежу себе большой палец! Если ты поборешь меня, я не поднимусь с земли!

Чагадай фыркнул.

— Ты хорошо сражаешься на словах. Ты не храбрее обоссанного шакала, который породил тебя и бежал от отцовского войска…

Кулак Джучи заехал ему в челюсть. Чагадай упал на стол, круша блюда, а потом, перекатившись, вскочил на ноги. Руки его уже обхватили шею Джучи, когда Мухали схватил его. Борчу вскочил на другой стол и бросился на Джучи, столкнув великана на пол. Оба сына хана обменивались ругательствами, а генералы старались их удержать. Есуй смотрела, как все четверо возятся среди разбитых блюд и разбросанной еды.

— Стойте! — закричал Мухали, обхвативший Чагадая. — Чагадай, ты всегда соблюдал закон. Разве он разрешает биться с братом?

— А разве закон говорит, что ублюдок должен править?

Джучи зашипел. Борчу крепко ухватился за его широкие плечи.

— Послушайте меня! — кричал Борчу. — Я ходил в походы с вашим отцом, когда вы еще были ребятами, когда все племена сражались друг с другом, и нигде нельзя было спастись. Джучи, неужели ты хочешь, чтобы эти времена вернулись? Чагадай, неужели ты будешь унижать мать, которая дала тебе жизнь?

Джучи перестал вырываться. Чагадай взглянул на него и закусил губу. Лицо Бортэ было бледным. Тэмуджин молчал. Он накажет своих сыновей, подумала Есуй, а потом и ее за всю эту свалку.