Все было прощено. Джаха проявил беспечность, упустив трех пленных, но обошлось без дурных последствий, поскольку теперь они собирались присягнуть Тогорилу.

Весна и лето были богаты событиями — с трудом была одержана победа над монголами, а потом раскрыт заговор против дяди. Сорхатани знала, что отцу противна война, и теперь ему не придется сражаться. Хасар не вернется обратно, если он связывает свою судьбу с судьбой брата Тэмуджина.

Ибахе это и в голову не приходило. Она плакала после бегства Хасара, словно он предал ее, но теперь это забыто. Сорхатани нахмурилась. Хасар, наверно, посватался бы к ее сестре, если бы Джаха Гамбу намекнул. Он не мог быть совершенно равнодушным к ее красоте, и женитьба привязала бы его более тесно к кэрэитам. Сорхатани вознамерилась поговорить с отцом от имени сестры.

Через несколько дней в стане Джахи Гамбу узнали, что монгольское войско напало на Ван-хана. Приехали кэрэитские воины и предупредили, что надо бежать, но монголы шли за ними по пятам. Противник окружил курень, отрезав пути к бегству. Испуганных людей, понимавших, что сопротивление напрасно, согнали в загоны из повозок и веревочных ограждений.

Один из двоюродных братьев Сорхатани, раненый, безоружный и оказавшийся в загоне неподалеку от нее и сестры, рассказал о сражении, бушевавшем три дня. Ван-хан, уже праздновавший ожидающееся прибытие Хасара, оказался совершенно неподготовленным к сопротивлению монголам, окружившим его стан. Битва была ожесточенной. Многие кэрэиты, пьяные и неспособные добраться до лошадей, дрались пешими. На третий день битвы по рядам кэрэитов прошел слух, что Тогорил и Нилха бежали с несколькими своими людьми под покровом темноты. Другим удалось уйти через узкий перевал. По предположению двоюродного брата Сорхатани, кэрэитов уже вынудили сдаться.

Хухен Гоа рыдала, боясь за своего мужа. Ибаха пришла в ярость — ее любовь к Хасару испарилась. Он лгал и поймал их дядю в ловушку, ни в коем случае не собираясь вернуться к ней. Оба оскорбления казались ей одинаково мерзкими. Перепуганная Сорхатани молилась о пощаде. Монголы не бросились грабить, а ждали приказа делить пленных и добычу. Многие из кэрэитов когда-то воевали на стороне Чингисхана. Может, он вспомнит это.

Через два дня после того, как монголы взяли стан, Джаха Гамбу вернулся с монгольским генералом и еще одним монгольским отрядом. Когда его людей привели к нему под караулом, он объявил, что кэрэиты безоговорочно сдались. Однако Чингисхан обещал не казнить людей, которые верно служили своему кэрэитскому хану, поскольку он уважал верность присяге. Обнадежив таким образом своих людей, он повел Хухен Гоа и двух своих дочерей в их юрту. Следом шли караульные монголы.

— Тэмуджин согласился встретиться со мной, — сказал он жене, — и я хотел предложить ему своих дочерей. Это бы убедило его, что я теперь намереваюсь служить ему.

Ибаха удивленно посмотрела на него.

— Ты отдал бы нас ему? — Она задыхалась. — После того, что они сделали с дядей?

Сорхатани схватила сестру за руку.

— Молчать! — прикрикнул отец. — Он может сделать нас рабами и отнять все наше имущество, а я пытаюсь избежать этого. Сегодня мы уезжаем — принесите только то, что нужно для поездки.

Хухен Гоа с недоумением смотрела на своего мужа.

— Но им же понадобятся служанки, и посуда, и все, что полагается невесте. Нам не собраться за день.

Джаха осклабился.

— Милая женушка, хан решит, что оставить мне, и я не могу предложить ему вещи, которые мне, возможно, не будут принадлежать. Молись, чтобы наши девочки приглянулись ему.

— Я не поеду!

Ибаха, разрыдавшись, опустилась на пол. Хухен Гоа ломала руки.

Сорхатани стала на колени и схватила сестру за руки.

— Послушай, разве ты не видишь, что отец тоже думает о нас? Не лучше ли тебе быть под защитой монгольского хана, чем здесь, когда его люди начнут услаждать себя добычей?

Ибаха всхлипнула и вытерла нос.

— Каким бы обманщиком Чингисхан ни был, — продолжала Сорхатани, — тебе придется признать, что он умен, и участь наша могла бы быть более горькой. У него было много причин ненавидеть Тогорила и нашего двоюродного брата Нилху. Хоть раз перестань думать только о себе, подумай о нашем племени. Ты не сможешь помочь ему, если не понравишься монгольскому хану, и он, к тому же, поступит с нами, как ему заблагорассудится.

Ибаха надула губы. Сорхатани надо было бы знать, что любое обращение к здравому смыслу не тронет ее.

— Представь себе все, что он может дать тебе, — продолжала она. — У тебя будет юрта гораздо лучше этой. Когда он увидит, какая ты красавица, он непременно захочет взять тебя себе.

Ибаха покачала головой.

— Ты так думаешь?

— Конечно, Ибаха. — Сорхатани вздохнула. — Подумай о том, как пострадали другие. Теперь приходится уступать монголам — только и надежды, что наше племя пощадят. Будь благодарна, что представился случай влюбить в себя их хана.

— Твоя сестра, наверно, права, — сказала их мать. Лицо Хухен было спокойным, ужас и горе последних дней, видимо, прошли мимо ее детского ума. — Он действительно лучший муж из всех, кого можно найти сейчас.

— Но он не соблазнится твоим красным и распухшим лицом и глазами на мокром месте. — Сорхатани встала и помогла встать Ибахе. — Отец ждет.

Внешний круг стана Ван-хана можно было увидеть уже издалека. Сорхатани взглянула на мать и сестру. Ибаха улыбалась, наклонившись в седле и шепчась с Хухен Гоа. Теперь ее возбудила перспектива стать женой хана. Хасар был благополучно забыт.

Сопровождавшие монголы направились к северному краю стана, огибая юрты и повозки. На месте других некогда стоявших здесь юрт валялись обрывки обгоревшего войлока, а подмерзшая земля была испещрена следами копыт. Теперь монголы присматривали за стадами Ван-хана. Люди в стане понуро занимались будничными делами. В сторону гор двигались цепочки повозок — родственники убитых ехали хоронить их. И все же Сорхатани ожидала худшего — голов на пиках, вдов на пепелищах, оплакивающих своих мужей.

Они остановились у большого шатра, принадлежавшего одному из нойонов ее дяди, спешились и прошли меж костров. У коновязи было много лошадей. Два молодых воина увели их лошадей, когда Джаха Гамбу приблизился к караульным хана.

Какой-то человек поднялся по лестнице к входу в шатер и прокричал имя ее отца. Сорхатани вдруг охватил ужас. Полные губы Ибахи соблазнительно улыбались, большие карие глаза блестели. Она была слишком глупа, чтобы бояться.

Сорхатани опустила глаза и вошла с другими в шатер, где стала на колени на устланный коврами пол, едва воспринимая приветствия отца. В шатре было тесно от людей. Одни стояли, другие сидели. Ее отец с матерью прижались лбами к полу, то же сделали и они с сестрой.

К ним приблизилась пара сапог, руки схватили Джаху Гамбу и потянули его наверх.

— Добро пожаловать, Джаха, — сказал тихий голос. — Что бы ни случилось, ты по-прежнему товарищ, который ходил со мной в походы много раз.

Сорхатани заставила себя взглянуть вверх. Он был выше Хасара. Руки, обнимавшие отца, были сильные. Выбившиеся из-под шлема косицы, усы и короткая борода — все блестело, как красная медь, а глаза сияли, словно золото. Хасар был лишь тенью этого человека, который, видимо, был выкован Богом на Небе. На нем был простой шерстяной халат, потертый кожаный пояс и изношенные штаны, и не было никаких драгоценностей и украшений, которые она видела на Ван-хане. Ему не нужны были эти побрякушки, она бы узнала, кто он есть, будь он хоть в лохмотьях. На мгновенье он повернулся к ней. Светлые глаза его, казалось, проникли ей в душу, и она поняла, почему за ним идут люди.

Когда все другие поздоровались с ее отцом, хан почти всем велел выйти, а сам повел Джаху Гамбу в глубь шатра и усадил его справа от себя. Хухен Гоа предложили подушку слева от хана. Ибаха и Сорхатани сели рядом с ней. Генерал хана Борчу встал сзади вместе с нойонами Субэдэем, Джэлмэ и Джэбэ.