Думаю, ты мудро рассуждаешь, считая, что с приездом служанок следует повременить, а еще мудрее твой совет переженить отобранных мною мужчин и выбранных тобою женщин. Рискну предположить, что еще больше будет свадеб, когда люди обоснуются в чужой стране. Меня это порадует, потому что, раз Руперт собирается поселиться там, хорошо, если при нем будет небольшая колония соотечественников. Им тоже не придется жаловаться, ведь я знаю, что он будет заботиться о них — как и ты, моя дорогая. Горы здесь пустынны, жизнь сурова, и с каждым годом потребность в пашенной земле растет; рано или поздно наш народ узнает нужду. И может статься, что маленькое поселение клана Макелпи за пределами Британской империи когда-нибудь окажет услугу нации и королю. Впрочем, это фантазия! Здесь я уже являю собой осуществление пророчеств Исайи: «…старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения». [91]

Кстати, моя дорогая, о снах. Посылаю тебе несколько ящиков с книгами, что хранились в твоих комнатах. Почти все это книги по странным предметам, нам понятным, — ясновидение, призраки, сны (вот почему я заговорил о снах), суеверия, вампиры, вервольфы и прочие подобные сверхъестественные сущности и вещи. Я пролистал некоторые из этих книг и увидел твои пометки, подчеркивания, комментарии, поэтому решил, что тебе будет не хватать этой литературы на новом месте. Уверен, тебе будет там уютнее, если рядом окажутся эти твои старые друзья. Я переписал названия книг и послал перечень в Лондон, так что когда ты посетишь меня, ты вновь почувствуешь себя дома во всех смыслах слова. Если ты вернешься ко мне навсегда, я с еще большей радостью, чем прежде, окажу тебе гостеприимство. Но убежден, что Руперт, который, я знаю, очень любит тебя, постарается сделать твою жизнь настолько счастливой, что ты не пожелаешь покинуть его. Поэтому мне придется часто приезжать, чтобы повидать вас обоих, пусть даже я буду вынужден надолго оставлять Крум. Странно, не так ли? Теперь, когда благодаря Роджеру Мелтону, столь любезно вспомнившему обо мне, я могу отправляться, куда пожелается, и делать, что пожелается, мне все больше хочется оставаться дома, греться у камина. Думаю, никто, кроме тебя и Руперта, не смог бы заставить меня расстаться с родным домом. Я много тружусь в моем маленьком полку, как я его называю. Мои воины прекрасны, и я уверен, мы сможем ими гордиться. Форменная одежда сшита, и сшита хорошо. Каждый из них — на вид командир. Говорю тебе, Джанет, когда мы поставим строем стражу Виссариона, мы будем гордиться ими. Осмелюсь сказать, двух месяцев хватит, чтобы добиться результатов, какие требуются от замковой стражи. Я сам привезу моих воинов. Руперт пишет мне, что, по его мнению, будет удобнее, если мы отправимся на отдельном корабле. Поэтому, когда через несколько недель я поеду в Лондон, то постараюсь нанять подходящее судно. Это, конечно же, намного облегчит дело доставки людей и избавит их самих от лишних волнений. Может быть, стоит нанять судно побольше, чтобы взять и всех твоих девушек? Они вроде бы не чужие друг другу. Да, солдат есть солдат, а девушки — это девушки. Но все они сородичи, члены одного клана; кроме того, я, их вождь, буду вместе с ними. Дай мне знать о твоем мнении и твоих пожеланиях на этот счет. Мистер Трент, которого я видел перед отъездом из Лондона, просил передать тебе его «почтительнейший привет» — это его слова, и я их здесь привожу. Трент — хороший человек, мне он нравится. Он обещал до конца месяца приехать ко мне в Крум погостить, и я с нетерпением жду этой радостной для нас обоих встречи.

До свидания, дорогая, и да хранит Господь тебя и нашего дорогого мальчика.

Любящий тебя дядя,

Колин Александр Макелпи

апреля 3-го, 1907

Я дождался полдня — вот этого часа, — чтобы приняться за подробное описание странного происшествия прошлой ночи. Я поговорил с людьми, в чьем здравом рассудке мне прежде не приходилось сомневаться. Я, как обычно, с аппетитом позавтракал и не нашел причин усомниться в том, что я сам здоров духом и телом. Для меня важно, чтобы нижеследующее повествование было не только правдивым в целом, но и точным в подробностях. Я изучил и описал столько случаев для Общества психических исследований, что не могу не знать о необходимости абсолютно точного изложения подобного материала вплоть до мельчайших деталей.

Вчера был вторник, второе апреля 1907 г. День прошел интересно, я занимался самыми разными делами. Вместе с тетей Джанет я съел ланч, а после чая мы вдвоем совершили прогулку по садам и особое внимание уделили месту, отведенному для нового японского сада, который мы назовем «Сад Джанет». Мы гуляли в плащах, потому что сезон дождей уже достиг своего пика, и можно было бы решить, что повторяется потоп, если бы не случались перерывы, в которые дождь готовился полить еще сильнее. Пока эти перерывы коротки, но, несомненно, станут продолжительнее по мере приближения сезона к концу. Мы вместе пообедали в семь часов. После обеда я выкурил сигару, а затем час провел с тетей Джанет в ее гостиной. Я покинул ее в половине одиннадцатого, отправился к себе и написал несколько писем. В десять минут двенадцатого я завел часы, чтобы они не отставали. Подготовившись ко сну, я отодвинул тяжелую штору на окне с видом на мраморные ступени, ведущие в итальянский сад. Перед тем как отодвинуть штору, я выключил свет, потому что мне хотелось взглянуть на сад, а уже потом ложиться. Тетя Джанет всегда считала необходимым (а может, это из правил приличия, я не разобрался) держать окна закрытыми и шторы опущенными. Со временем я добьюсь того, чтобы на мою комнату сие правило не распространялось, но пока перемена в стадии становления, и я, конечно же, не хочу торопиться или проявлять настойчивость, иначе задену чувства тети. Этой ночью я следовал старой привычке. Приятно было выглянуть в окно, потому что вид был по-своему несравненным. Затяжной дождь — непрекращающийся ливень, от которого потоки воды бурлили повсюду, — прошел, и в самых неожиданных местах вода скорее вилась струйками, чем бежала ручьями. Потоп вроде сменялся периодом слякоти. Было довольно светло — луна то и дело проглядывала сквозь плывшие по небу тяжелые тучи. От этого мерцающего света кусты и статуи наполняли сад причудливыми тенями. Длинная прямая дорожка, начинающаяся от мраморных ступеней под окном, покрыта мелким белым песком, взятым с морского берега в уединенном местечке к югу от замка. Кусты падуба тусклого, тиса, можжевельника, кипариса, пестролистного клена и спиреи, стоящие на некотором расстоянии друг от друга вдоль дорожки, напоминали привидения под проглядывавшей луной. Многочисленные вазы, статуи и урны, в слабом свете всегда казавшиеся призрачными, обрели совершенно фантастический облик. Прошлой ночью луна светила, на удивление, усердно и освещала не только сад до самой крепостной стены, но и мрачный строй великанов-деревьев в лесу за стеной, и пространство за лесом, вплоть до начала горной гряды, по серебристым склонам которой тоже поднимались деревья, тут и там отступавшие в сторону перед мощными утесами и гигантскими каменными бороздами обнаженной породы, — отступавшие и будто бравшие их в рамку.

Я глядел на эту дивную картину, и мне показалось, что какая-то белая вспышка переносится произвольно, следуя своему ритму, от куста к кусту, от статуи к статуе — будто от одного укрытия к другому. Вначале я не был уверен, видел я это в действительности или нет. Что меня и встревожило, поскольку я давно привык к точному наблюдению окружающей обстановки, ведь от подобной точности зависела не только моя жизнь, но и жизнь других людей; обычно я доверял своим глазам, и малейшая неуверенность в этом отношении не могла не причинить мне беспокойство. Однако когда я сосредоточился, мой взгляд стал более пристальным, и вскоре я с удивлением отметил, что вижу, как что-то движется — что-то в белом. Я предположил — и это неудивительно, — что вижу нечто сверхъестественное, ведь вера в то, что место населено привидениями, давно пребывала в нас и гласно, и в недомолвках. Суеверия тети Джанет, подкрепленные ее книгами по оккультным предметам — и в последнее время, в нашей изоляции от всего остального мира, сделавшиеся темой наших повседневных разговоров, — немало способствовали такому моему заключению. Поэтому ничего странного не было в том, что я, в полном сознании и при обостренном восприятии, ждал, чем же дальше проявит себя этот призрачный гость, как я в мыслях уже называл его. Наверняка это был призрак или какая-то духовная сущность, ведь это им пристало двигаться столь бесшумно. Чтобы видеть и слышать лучше, я тихо отодвинул складную решетку, открыл окно и, как был босой, облаченный в пижаму, ступил на мраморную террасу. Каким же холодным оказался влажный мрамор! И какой сильный аромат источал вымокший под дождем сад! Будто ночь и ночное светило вытягивали запах из каждого раскрывшегося цветка. От самой ночи, казалось, шел тяжелый, пьянящий дух. Я стоял на верху мраморной лестницы, и все вокруг было в высшей степени призрачным — белая мраморная терраса с лестницей, посыпанные песком белые дорожки, которые мерцали в лунном свете, кусты с белой, бледно-зеленой и желтой листвой, смутно различимой в сиянии ночи, белые статуи и вазы. А среди них все так же бесшумно несущаяся эта загадочная, непостижимая фигура, то ли реальная, то ли пригрезившаяся мне! Я задержал дыхание и напряг слух, но ничего не услышал, кроме звуков ночи и голосов ее приспешников. Совы ухали в лесу; летучие мыши, воспользовавшись прекращением дождя, почти бесшумно носились в воздухе, будто тени. Но след парившего призрака, или фантома, или не знаю уж чего пропал — если вообще я видел что-то, а не оказался жертвой моего разыгравшегося воображения.