декабря 31-го

«Амазонка» прибывает Лондон завтра утром. Все в порядке. Сент-Леджер.

Руперт Сент-Леджер прибыл. Оглашение завещания согласно договоренности. Трент.

января 4-го, 1907

Оглашение завещания дяди Роджера состоялось. У отца есть копии адресованного мне мистером Трентоном письма, а также каблограммы двух телеграмм, прикрепленных к сему отчету. Мы оба терпеливо дожидались третьей стороны, т. е. хранили молчание. Единственным членом нашей семьи, проявлявшим нетерпение, была моя мать. Она высказывалась, и присутствуй при этом старый Трент, он бы покраснел до ушей. Что за чудовищный вздор, говорила она, откладывать чтение завещания и вынуждать наследника дожидаться появления какой-то неизвестной персоны, которая даже не принадлежит к нашему роду, поскольку не носит нашу фамилию. Это неуважение к тому, кто некогда станет главой рода! Думаю, терпение отца тоже несколько истощилось, ведь он откликнулся: «Верно, дорогая, верно!» Поднялся и покинул комнату. Какое-то время спустя, когда я проходил мимо библиотеки, я слышал, как он мерил ее шагами.

Мы с отцом отправились в город утром в среду, 2 декабря. Мы остановились, конечно же, в «Кларидже» [67], как обычно, когда приезжали в город. Мать тоже хотела поехать, но отец решил, что ей лучше не делать этого. Она не соглашалась оставаться дома, пока каждый из нас двоих не пообещал отправить ей телеграмму после оглашения завещания.

Мы вошли в контору мистера Трента без пяти минут одиннадцать. Отец не пожелал зайти ни на секунду раньше, пояснив, что было бы дурным тоном проявлять нетерпение, и уж тем более в случае оглашения завещания. Дрянное выпало нам занятие, ведь мы обошли пешком все улочки по соседству и потратили на это полчаса, только бы не явиться раньше времени.

Войдя в комнату, мы увидели там генерала, сэра Колина Макелпи, и громадного, совершенно бронзового от загара мужчину, который, должно быть, был Рупертом Сент-Леджером. Не слишком внушающий доверие родственник, подумал я. Он и старый Макелпи постарались прийти вовремя. Чего же еще от них ждать! Мистер Сент-Леджер читал письмо. Он вошел, очевидно, только что, поскольку, хотя, казалось, глубоко погрузился в чтение, не продвинулся дальше первой страницы, а в письме, как я видел, было много страниц. Он не поднял глаз, когда мы вошли, не поднял, пока не дочитал послание; но и никто из нас, ни я, ни отец (который как глава рода заслуживал большого уважения с его стороны), не подошел к нему. В конце концов, он нищий, бродяга, он не удостоен чести носить нашу фамилию. К нам, однако, подошел генерал и сердечно поприветствовал обоих. Он, очевидно, забыл — или сделал вид, что забыл, — то грубое обращение, которое однажды допустил со мной, потому что заговорил со мной вполне дружески, мне показалось, даже более задушевным тоном, чем с отцом. Мне было приятно, что со мной разговаривают столь вежливо, ведь какие бы ни были у него манеры, он выдающийся человек — он получил Крест Виктории и титул баронета. Титул он получил недавно, после одной из пограничных войн в Индии. Я, впрочем, не проявил ответной сердечности. Я не забыл его грубость и решил, что он, должно быть, подлизывается ко мне. Я понимал, что когда получу миллионы моего покойного дяди Роджера, то стану весьма важным лицом, и он, конечно же, тоже понимал это. Поэтому я говорил с ним ровно, давая понять, что помню о его прежней бестактности. Когда он протянул мне руку, я подал ему один палец и сказал: «Здрасте!» Он побагровел и отвернулся. Отец и он обменялись взглядами, таким образом мы оба поскорее разделались с ним. Все это время мистер Сент-Леджер, казалось, ничего не видел и не слышал, продолжая читать письмо. Наверное, старый Мактресни собирался втянуть его в происходящее между нами, потому что, отвернувшись, что-то тихо сказал. Что-то вроде «На помощь!». Но мистер С. не слышал. Он, конечно же, ни на что не обращал внимания.

Мактресни и мистер С. сидели молча, не глядя на нас, отец, усевшись в другом конце комнаты, подпер рукой подбородок, и тогда я, с намерением показать, что мне безразличны те двое господ на букву «с», достал блокнот и продолжил составлять сей отчет, доведя его до настоящего момента.

Закончив писать, я взглянул на Руперта.

Увидев нас, он вскочил, подошел к моему отцу и весьма сердечно пожал ему руку. Отец отнесся к нему очень холодно. Руперт, однако, казалось, не замечал этого и с непринужденным видом направился ко мне. Я в этот момент был чем-то занят, поэтому не сразу обратил внимание на протянутую мне руку, а когда заметил ее, часы пробили «одиннадцать». Одновременно с боем часов в комнату вошел мистер Трент. За ним следовал его клерк, несший запертый жестяной сундучок. Вошли также еще двое. Мистер Трент поклонился нам всем по очереди, начиная с меня. Я стоял напротив двери, остальные были кто где: отец не поднялся со стула, но сэр Колин и мистер Сент-Леджер стояли. Мистер Трент ни с кем не обменялся рукопожатием, даже со мной. Только учтиво поклонился. Таковы, как я понял, правила этикета для поверенного в подобных официальных случаях.

Он сел за большой стол, стоявший посреди комнаты, и предложил нам занять места вокруг него. Отец как глава рода, конечно же, сел справа от него. Сэр Колин и Сент-Леджер сели по другую сторону, первый — рядом с поверенным. Генералу, конечно же, было известно, что всякому баронету полагается первенствовать в разного рода церемониях. Я сам когда-нибудь стану баронетом, и мне необходимо разбираться в подобных вещах.

Клерк взял ключ из рук своего господина, открыл им жестяной сундучок и достал пачку бумаг, перевязанную красной ленточкой. Эту пачку он поместил на стол перед поверенным, а пустой сундучок поставил позади на пол. Затем он и еще один из тех двоих сели за дальним концом стола; тот другой достал большую тетрадь, несколько карандашей и положил все это перед собой. Очевидно, он был стенографистом.

Мистер Трент снял ленточку с пачки бумаг, несколько отодвинув ее от себя. Взял лежавший сверху запечатанный конверт, сломал печать, открыл конверт и достал из него сложенный пергамент, в котором было еще несколько запечатанных конвертов; эти конверты он сложил стопкой перед прочими бумагами. Затем полностью развернул пергамент и опустил его на стол исписанной стороной вниз. Поправил очки и произнес:

— Джентльмены, запечатанный конверт, который, как вы видели, я вскрыл, подписан так: «Моя последняя воля и завещание. Роджер Мелтон. Июнь, 1906». Содержание документа, — продолжил поверенный, поднимая его к глазам, — таково:

«Я, Роджер Мелтон, владеющий поместьем Оупеншо-Грейндж в графстве Дорсет, домом под номером 123 на Беркли-сквер в Лондоне и замком Виссарион в Синегории, будучи в здравом уме и памяти, в конторе моего давнего друга и поверенного Эдуарда Бингема Трента по адресу: Лондон, Линкольнз-Инн Филдз, 176, излагаю мою последнюю волю и завещание в понедельник одиннадцатого дня месяца июня в год одна тысяча девятьсот шестой от Рождества Христова и тем самым отменяю все прежние завещания, сделанные мною ранее, и оставляю сие как мою единственную волю в отношении распоряжения моей собственностью, воля же моя такова.

1. Моему родственнику и племяннику Эрнсту Хэлбарду Мелтону, эсквайру, мировому судье из Хамкрофта в графстве Сэлоп, ему и только к его пользе и выгоде оставляю свободную от каких бы то ни было пошлин и налогов сумму в двадцать тысяч фунтов стерлингов, которая должна быть выплачена из моих пятипроцентных бон, выпущенных в городе Монреале, Канада.