— Довольно, что касается меню, — прервала домоправительницу мать. — Дальше!

— Когда все было расставлено и горничная ушла, я придвинула стул к столу и сказала: «Ваш завтрак подан, сэр!» Он встал и произнес: «Благодарю, мадам, вы очень добры!» И он поклонился мне так вежливо, как будто я была леди, мэм!

— Дальше, — потребовала мать.

— А тогда, сэр, он протянул мне руку и сказал: «Прощайте и благодарю вас». Потом взял шляпу.

«Но разве вы не будете завтракать?» — поинтересовалась я.

«Нет, благодарю, мадам, — сказал он. — Я не могу есть здесь… в этом доме, я имею в виду!»

Вид у него был такой горестный, мэм, что мое сердце не выдержало, и я осмелилась спросить, найдется ли что на свете, что я могла бы сделать для него.

«Скажите же мне, милый, — осмелилась я вымолвить. — Я — старая женщина, а вы, сэр, вы еще юны, хотя станете достойным мужчиной — каким был ваш замечательный покойный отец, которого я так хорошо помню, — и к тому же великодушным — как и ваша покойная бедняжка-мать».

«Вы так добры!» — проговорил он.

А я при этих словах взяла его руку и поцеловала, ведь я так хорошо помню его бедняжку-мать, которая умерла всего год назад. Ну, он и отвернулся, а я взяла его за плечо и заставила посмотреть в мою сторону — он же еще совсем мальчик, мэм, хоть и крупный. Вижу — у него слезы бегут по щекам. Тогда я прижала его голову к моей груди — у меня самой были дети, мэм, вы же знаете, хотя все умерли. Он не противился и немного поплакал, уткнувшись мне в грудь. Потом выпрямился, а я почтительно встала рядом.

«Передайте мистеру Мелтону, — вымолвил он, — что я не стану беспокоить его по поводу попечительства».

«Но разве вы сами, сэр, не скажете ему об этом, когда увидите его?» — спрашиваю я.

«Я больше не увижу его, — говорит он. — Я сейчас же ухожу!»

— Мэм, я знала, что он не станет завтракать, хотя и был голоден, и что он пойдет пешком, как и пришел, поэтому я отважилась сказать: «Если вы не сочтете это за вольность, сэр, позвольте мне хоть чем-то облегчить ваш путь. У вас достаточно денег, сэр? Если нет, то позвольте я дам вам или одолжу немного? Для меня будет великая честь, если вы разрешите мне это сделать».

«Хорошо, — произнес он очень растроганно. — Если так, то одолжите мне шиллинг, потому что у меня нет денег. Я этого не забуду». А беря монету, он произнес: «Я верну эту сумму, хотя никогда не смогу отплатить вам за вашу доброту. Я сохраню монету».

Он взял шиллинг, сэр, — он не согласился взять больше — и попрощался. Дойдя до двери, он вернулся, обнял меня совсем по-мальчишески. И говорит: «Тысячу раз благодарен вам, миссис Мартиндейл, за вашу доброту, за сочувствие ко мне и за ваши слова о моих отце и матери. Вы видели, как я плакал, миссис Мартиндейл, — говорит. — Я не часто плачу, последний раз это было, когда я вернулся в опустевший дом после того, как мою бедную мать похоронили. Но ни вы, ни кто другой больше не увидит моих слез». — И с этими словами он распрямил свою крепкую спину, гордо поднял голову и вышел. Я видела в окно, как он шагал по аллее. Подумать только! Но он гордый юноша, сэр, — к чести для вашего рода, сэр, скажу я с почтением к вам. И вот, этот гордый мальчик ушел голодный и ни за что, я знаю, не потратит тот шиллинг, чтобы купить поесть!

Отец, как вы понимаете, не мог снести этого и, обращаясь к домоправительнице, сказал:

— Запомните, он не принадлежит к нашему роду. Да, он нам родственник по женской линии, но мы не причисляем его и его близких к нашему роду.

А затем отец отвернулся и принялся читать книгу. Он сделал это намеренно — для острастки ей.

Но мать тоже решила высказаться — по-своему гордая женщина, она не стерпит оскорбления от ниже стоящих, домоправительница же повела себя довольно самонадеянно. Матушка, разумеется, не совсем из нашего класса, однако из людей достойных и невероятно богатых. Она из Долмоллингтонов, торговцев солью; один из них получил звание пэра, когда консерваторы вышли в отставку. Мать сказала, обращаясь к домоправительнице:

— Полагаю, миссис Мартиндейл, мне не понадобятся ваши услуги с сего дня! И поскольку я не держу слуг, уволив их, то вот ваше месячное жалованье на 25-е число текущего месяца, а также еще одно месячное жалованье, возмещающее отсутствие заблаговременного уведомления об увольнении. Распишитесь в получении.

Говоря это, мать составляла бумагу. Домоправительница подписала бумагу, не проронив ни слова, и подала матери. Казалось, женщина была совершенно потрясена. Мать поднялась и выплыла из комнаты — так она всегда двигалась, будучи разгневанной.

Пока не забыл, позвольте заметить здесь, что уволенную домоправительницу на другой же день наняла в услужение графиня Сэлопская. В качестве пояснения скажу: граф Сэлопский, кавалер ордена Подвязки, являющийся лордом-наместником [62]в нашем графстве, очень завидует положению моего отца и его растущему влиянию. Отец собирается на следующих выборах бороться за место в парламенте от консерваторов и вскоре, несомненно, получит титул баронета.

июля 4-го, 1892

Мой дорогой крестник,

искренне сожалею о том, что не могу откликнуться на твою просьбу и поддержать тебя в твоем намерении передать мисс Джанет Макелпи завещанное тебе твоей матерью имущество, попечителем которого я являюсь. Позволь сразу же пояснить, что, будь сие в моих силах, я бы счел за честь способствовать такому намерению — и не потому, что лицо, о выгоде которого ты печешься, близкая родственница мне. Это воистину для меня крайне затруднительно. Согласно завещанию почтенной леди, я взял на себя попечительство над имуществом в пользу ее единственного сына, сына человека безупречной чести и моего дорогого друга, чей отпрыск имеет своим богатым наследием уважаемые имена обоих родителей, и сам он, я убежден, хотел бы со временем, оглядываясь на прожитую жизнь, считать себя достойным своих родителей и тех, кому его родители доверили попечительство. Ты поймешь, я убежден, что, на какую бы уступку я ни пошел ради кого-то другого, что касается этого дела, то мои руки связаны.

А теперь позволь мне сказать, мой мальчик, что твое письмо доставило мне превеликое наслаждение. Невыразимая радость для меня найти в сыне твоего отца — человека, которого я любил, — найти в мальчике, которого люблю, то же великодушие, что расположило к твоему отцу всех его боевых друзей, как людей в годах, так и молодых. Что бы ни случилось, я всегда буду гордиться тобой, и если меч старого солдата — это все, что у меня есть, — может быть хоть как-то пригоден тебе, то и он, и жизнь его владельца, пока она в нем не иссякнет, в твоем распоряжении.

Меня огорчает мысль, что Джанет не может в силу принятых мною обязательств иметь ту свободу и душевный покой, которые проистекают от достатка. Но, мой дорогой Руперт, через семь лет ты станешь совершеннолетним. И тогда, если ты не передумаешь, — а я уверен, что ты не изменишься, — ты, будучи сам себе хозяин, сможешь поступать по своему усмотрению. Тем временем, чтобы защитить, насколько это в моей власти, мою дорогую Джанет от превратностей судьбы, я дал распоряжение моему управляющему раз в полугодие пересылать Джанет ровно половину дохода, который может принести, в той или иной форме, мое имение Крум. Оно, с сожалением должен признать, почти целиком заложено, но из того, что осталось — или останется нетронутым от обязательств, к которым влечет залог, — хоть что-то, надеюсь, достанется ей. И, мой дорогой мальчик, честно скажу, для меня истинное наслаждение в том, что меня с тобой могут связывать еще одни узы — узы союза ради общей цели. Ты всегда живешь в моем сердце, как будто ты мой настоящий сын. Позволь мне сказать тебе, что ты поступаешь так, как я бы желал, чтобы поступал мой сын, будь я вознагражден им. Да благословит тебя Бог, мой дорогой.