Он сказал, что одержим какими-то нелепыми мыслями, причем они постоянно меняются. То его мучает какой-то мнимый физический недостаток, а через некоторое время его тревожная мысль уже перенеслась на другое. Жизнь его состоит, как ему кажется, из переходов от одной навязчивой мысли к другой. С целью преодолеть эту одержимость, он, по его словам, искал объяснения в книгах, был у психиатра, но не получил никакого облегчения. Вскоре после одной из серьезных и значительных встреч эти навязчивые мысли опять возобновились. Если бы он нашел причину, может быть, он смог бы избавиться от всего этого?

— Может ли раскрытие причины принести свободу от следствия? Может ли знание причины устранить последствия? Мы знаем причины войн, экономические и психологические, однако потворствуем варварству и самоуничтожению. По сути дела, нашим мотивом при поисках причины является желание освободиться от последствий. Это желание есть лишь другая форма сопротивления или осуждения; но когда имеется осуждение, — понимания нет.

«Что же тогда делать?» — спросил он.

— Почему эти ничтожные и глупые навязчивые мысли овладевают умом? Ставить вопрос «почему» не означает искать причину, как нечто находящееся вне нас, что вы должны найти; это означает лишь, что вы раскрываете пути вашей собственной мысли. Итак, почему ум оказывается обремененным именно таким способом? Не в связи ли с тем, что он поверхностный, пустой, мелкий; не потому ли сам он тяготеет к тому, что его привлекает?

«Да, — ответил он. — Кажется, так, но не полностью, так как сам я достаточно серьезен».

— Кроме этих навязчивых мыслей, чем вообще занята ваша мысль?

«Моей постоянной работой, — сказал он. — Я занимаю ответственный пост. Целый день, а иногда до самой ночи мои мысли вертятся вокруг моей работы; иногда я читаю, но большая часть моего времени связана с основной работой».

— Вам нравится работа, которую приходится делать?

«Да, но она меня не полностью удовлетворяет. В течение всей жизни я не был удовлетворен тем, что делаю; тем не менее, не могу отказаться от моего настоящего положения, так как у меня имеются некоторые обязательства, а кроме того, мне уже немало лет. То, что меня мучает, — это мои навязчивые мысли и мой нарастающий протест по отношению к работе, а также по отношению к людям. Я не отличаюсь податливостью и чувствую нарастающую тревогу в связи с будущим; и кажется, мне никогда не обрести покоя. Я хорошо выполняю свою работу, но...»

— Почему вы боретесь против того, что есть! Дом, в котором я живу, возможно, и шумный, и грязный. Обстановка самая жалкая, в ней как будто ничего нет красивого. Однако по многим причинам мне приходится жить именно здесь, я не могу перейти в другой дом. Следовательно, вопрос не в том, приемлемо это или нет, а в том, чтобы усмотреть очевидный факт. Если я не буду видеть то, что есть, я до боли буду мучиться видом этой вазы, этим стулом или картиной; они сделаются моими навязчивыми идеями, возникнет отвращение к работе и т.д. Вот если бы я мог все это бросить и начать сызнова, это было бы совсем другое дело; но я не могу. Мое возмущение тем, что есть, действительностью, совершенно неправильно. Признание того, что есть, не ведет к самоуверенному довольству и праздности. Когда я смиряюсь перед тем, что есть, приходит не только понимание этого, но также определенное спокойствие поверхностного ума. Если поверхностный ум беспокоен, это провоцирует навязчивые идеи, подлинные и мнимые; он оказывается захваченным какой-либо социальной реформой или решением религиозного порядка: учителем, спасителем, ритуалом и т.д. И лишь когда поверхностный ум спокоен, может обнаружится то, что скрыто. Скрытое должно быть раскрыто; но это невозможно, если поверхностный ум обременен навязчивыми мыслями и тревогами. Так как поверхностный ум постоянно находится в каком-то волнении, неизбежен конфликт между поверхностным и более глубокими уровнями ума; пока этот конфликт не будет разрешен, навязчивые мысли будут нарастать. В конце концов, навязчивые идеи — это один из способов избавиться от конфликта. Все пути бегства похожи один на другой, хотя, конечно, некоторые из них являются более вредными в социальном отношении.

Лишь тогда, когда навязчивые мысли или всякая другая проблема познаны как целостный процесс, существует свобода от проблемы. Для того чтобы находиться в состоянии широкого осознания, не должно быть ни малейшего осуждения или оправдания проблемы; дознание должно происходить без какого-либо выбора. Для такого осознания необходимы большое терпение и восприимчивость, устремленность и непрерывное внимание. Лишь тогда возможно наблюдение и понимание всего процесса мысли.

Он сказал, что его гуру слишком великий человек, чтобы его описывать; сам он уже многие годы является его учеником. Учитель, продолжал он, дает свои поучения с помощью грубых ударов, сквернословия, оскорблений и противоречивых поступков, однако многие важные персоны, добавил он, являются его последователями. Сама жесткость его обращения заставляет людей думать, встряхнуться, повернуть фокус внимания, и это необходимо, так как большинство людей находится в сонном состоянии и нуждается во встряске. Этот учитель говорил самые ужасные вещи о Боге, кроме того, ученики его, по-видимому, регулярно пили, как и сам учитель, который порядочно выпивал при всякой еде. Поучения его, тем не менее, носили глубокий характер, одно время они хранились в тайне, а теперь становятся доступными для всех.

Лучи позднего осеннего солнца лились в окно, и был слышен гул оживленной улицы. Умирающие листья ярко блестели, воздух был свежий и бодрящий. Как во всех городах, здесь царила атмосфера уныния и невыразимой печали — таким контрастом свету вечера; и искусственная веселость лишь усиливала это грустное чувство. Мы как будто забыли, что значит быть естественным, свободно улыбаться; наши лица закрыты тревогами и заботами. А листья сверкали на солнце, и облако прошло мимо.

Даже в так называемых духовных движениях поддерживаются социальные разделения. Как горячо мы приветствуем лицо, имеющее высокое звание, и предоставляем ему место в первом ряду! Как теснятся последователи вокруг знаменитости! Как мы жаждем отличий и ярлыков! Эта жажда отличий выливается в то, что мы называем духовным ростом, — те, кто близко, и те, кто далеко; отсюда иерархическое разделение на учителя и посвященного, на ученика и только еще начинающего. Это желание вполне понятно и в известной степени может быть оправдано в повседневной жизни. Но когда те же самые условия переносятся в мир, где эти глупые различия вообще не имеют никакого значения, становится ясно, как глубоко мы обусловлены нашими желаниями и влечениями. Если не обладать пониманием этих страстных желаний, совершенно бесполезно искать освобождения от гордости.

«Однако, — продолжал он, — мы нуждаемся в руководителях, гуру, учителях. Вы, может быть, стоите вне этого, но мы, обыкновенные люди, нуждаемся в них; иначе уподобимся потерянным овцам».

— Мы выбираем наших лидеров, политических и духовных, исходя из собственного хаоса, поэтому и на них лежит печать хаоса. Мы требуем, чтобы нам льстили, чтобы нас утешали и поощряли, давали удовлетворение; вот почему мы выбираем такого учителя, который дает нам то, чего мы жаждем. Мы не ищем реального, мы стремимся к чувству удовлетворения и ощущениям. Для прославления нашей личности нам необходимо, чтобы мы создавали руководителя, учителя; мы чувствуем себя потерянными, смятенными и тревожными, когда отрицаем личность. Если у вас нет реального учителя в этом мире, вы создаете учителя, находящегося где-то далеко, скрытого от всех и таинственного. Первый подвержен различным физическим и эмоциональным влияниям, второй — самодельный, созданный вами самими идеал; но и тот и другой — результат вашего выбора; выбор же неизбежно опирается на ваши личные склонности и предрассудки. Вы, быть может, предпочитаете дать более достопочтенное и благозвучное наименование вашему предубеждению, но поймите, что выбор ваш исходит от собственной неразберихи и личных влечений. Если вы ищете удовлетворения, вы, естественно, найдете то, что хотите; но не будем называть это истиной. Истина проявляется, когда желание удовлетворения, жажда ощущений приходят к концу.