Известное никогда не может получить неведомое. Ум неустанно старается жить счастливо в мутной воде созданной им самим целостности, но это не приводит к творческому проявлению неведомого.

Самосовершенствование — это, в сущности, проявление посредственности. Самосовершенствование с помощью добродетели, благодаря отождествлению себя с умственными способностями, с помощью той или иной, позитивной или негативной формы защищенности, — все это замкнутый в себе процесс, каким бы широким он ни казался. Честолюбие питает посредственность, так как честолюбие — это путь осуществления «я» через действие, с помощью группы, благодаря идее. «Я» — это центр всего того, что известно; «я» — это прошлое, которое движется через настоящее к будущему; а всякая деятельность в поле известного создает поверхностность ума. Ум никогда не может быть великим, так как то, что действительно является великим, — неизмеримо. Известное — сравнимо, но всякая его деятельность несет лишь скорбь.

Лежавшая далеко внизу долина была полна деятельности, свойственной большинству долин. Солнце начинало садиться за дальними горами, а тени становились темными и длинными. Был тихий вечер, с моря дул ветер. Апельсиновые деревья ряд за рядом стояли почти черными. Вдоль длинной прямой дороги, которая тянулась через долину, то здесь, то там вспыхивали огоньки, когда проезжавшие машины попадали в лучи заходящего солнца. Это был вечер, полный очарования и глубокого мира,

Казалось, что ум охватывает огромное пространство и бесконечные расстояния или, скорее, что ум безгранично расширился, а позади и вне ума пребывает нечто, содержащее в себе все. Ум смутно пытался осознать и запомнить то, что не исходило от него самого, и прекратил свою обычную деятельность; он не мог ухватить то, что было вне его природы. Теперь все, включая и ум, было погружено в это необъятное. Вечер становился темным; отдаленный лай собак нисколько не нарушал того, что пребывает вне сознания. О нем нельзя мыслить, и, следовательно, его нельзя переживать умом.

Но что же в этом случае воспринимает и осознает это нечто, совершенно отличное от проекций ума? Кто его переживает? Несомненно, это не ум повседневных воспоминаний, ответов и стремлений. Может быть, существует другой ум? Может быть, имеется частица ума, которая дремлет, пока не будет пробуждена тем, что находится над умом и вне его? Если это так, тогда внутри ума всегда существует то, что вне мысли и вне времени. Но это невозможно; это лишь спекуляция мысли, одна из многочисленных выдумок ума.

Так как это необъятное не родилось в процессе деятельности ума, то что же такое его осознает? Осознает ли его ум в роли того, кто переживает, или же необъятное осознает себя само, поскольку того, кто переживает, вообще не существует? В то же время, когда необъятное спустилось с гор, не было переживающего; тем не менее, осознание ума полностью отличалось по характеру и, по интенсивности от того, что неизмеримо. Ум не функционировал; он был бдителен и пассивен. Хотя он сознавал присутствие ветра, игравшего листвой, внутри него не было совсем никакого движения, в какой бы то ни было форме. Не было наблюдающего, который мог бы измерить то, что он наблюдал. Было лишь то; и это то осознавало себя без каких-либо измерений. Оно не имело начала, не имело слов.

Ум осознает, что с помощью переживания или слова он не в состоянии уловить то, что всегда надежно, вечно и неизмеримо.