Даже на этой высоте жара проникала внутрь. Оконные стекла были совсем теплые на ощупь. Гул моторов действовал успокаивающе, и многие пассажиры дремали. Земля была далеко внизу, разгоряченно мерцая, — бесконечная коричневая полоса с редкими островками зелени. Когда мы приземлились, жара стала совсем непереносимой. Она была буквально мучительной; даже в тени здания чувствовалось, что вот-вот загорится макушка. Лето было в полном разгаре, и местность напоминала пустыню. Мы снова полетели, самолет поднялся в зону прохладных ветров. Два новых пассажира сели напротив и громко разговаривали. Невозможно было их не слушать. Сначала они говорили довольно спокойно, но вскоре в их голосе послышались гнев и негодование, гнев, характерный для близких людей. В своем возбуждении они как бы забыли об остальных пассажирах; они были настолько возбуждены, что им казалось, будто здесь только они одни, и нет никого другого.

Гнев, подобно скорби, обладает особым свойством изоляции; он человека выключает, и, по крайней мере, до тех пор, пока он не утихнет, все отношения прерываются. Гнев лишь временно сохраняет силу, он живуч в изоляции. Странная безнадежность сопутствует гневу; состояние изолированности — это само отчаяние и безнадежность. Гнев, порождаемый разочарованием, завистью, связанный с жаждой нанести рану другому, имеет бурную разрядку, удовлетворение от которой лежит в оправдании себя. Мы обвиняем других, и это обвинение есть оправдание нас самих. Без своего рода позиции, независимо от того, носит ли она характер самоутверждения или самоуничижения, что мы собой представляем? Мы пользуемся любыми средствами, чтобы возвысить себя; гнев, подобно ненависти, — один из наиболее легких путей для этого. Простой гнев, внезапная вспышка, которая быстро забывается, — это одно; но гнев, который возник сознательно, который был накоплен постепенно и стремится нанести вред и уничтожить другого, — это совсем другое. Простой гнев может возникнуть в связи с какой-либо физиологической причиной, которую можно установить и устранить; но гнев, который появляется в результате психологической причины, гораздо более тонкий, и его трудно побороть. Большинство из нас не придает большого значения гневу; мы всегда находим для него оправдание. Почему нельзя рассердиться, если мы видим дурное обращение с другими или лично с нами? Таким образом, наш гнев становится справедливым гневом. Мы никогда не скажем прямо, что мы сердиты, и на этом не поставим точку; мы входим в подробные объяснения причин гнева. Мы никогда не признаемся в том, что ревнивы или резки, но стараемся оправдать себя или объяснить мотивы своего поведения. Мы задаем вопрос, возможна ли любовь без ревности, или говорим, что действия такого-то лица вызвали с нашей стороны резкость и т.д.

Именно объяснение, словесное выражение, про себя или вслух, поддерживает гнев и придает ему силу и глубину. Объяснение, молчаливое или высказанное вслух, действует наподобие щита, преграждающего раскрытие самого себя таким, каков я есть на самом деле. Мы хотим, чтобы нас хвалили или нам льстили, мы ожидаем для себя чего-то. А когда ничего этого не происходит, мы разочарованы, мы становимся ожесточенными или ревнивыми. Тогда, бурно или тихо, мы обвиняем другого; мы говорим, что другой виновен в нашей резкости. «Вы имеете для меня большое значение, так как от вас зависит мое счастье, мое положение или престиж. Благодаря вам я осуществляю свое назначение, поэтому ваша жизнь так необходима для меня. Я должен вас охранять; я должен обладать вами. Из-за вас я выхожу из себя». Но когда я оказываюсь отброшенным к самому себе, в страхе от своего собственного состояния я прихожу в гнев. Гнев принимает различные формы: разочарования, негодования, горечи, ревности и т.д.

Накапливание гнева, который является чувством обиды, требует противоядия в виде прощения. Однако само накапливание гнева имеет гораздо более важное значение, чем прощение. Если нет накопленного гнева, то нет надобности и в прощении, оно необходимо тогда, когда нанесена обида. Для того чтобы быть свободным и от лести, и от чувства несправедливости, при этом без холодного равнодушия, надо иметь сострадание, милосердие. От гнева нельзя избавиться действием воли, так как сама воля входит как составная часть в насилие. Воля — результат желания, жажды быть; желание по своей природе агрессивно и стремится к обладанию. Подавить гнев усилием воли означает перенести его на другой уровень и дать ему иное направление, но это опять-таки насилие. Чтобы быть свободным от насилия, что не означает культивирования ненасилия, необходимо понять желание. Желание не имеет духовного заменителя; его нельзя подавить или сублимировать. Должно быть безмолвное, без выбора осознание желания; такое пассивное осознание является непосредственным переживанием желания без переживающего, без субъекта переживания, который дал бы ему какое-либо наименование.

Он сказал, что основательно изучил вопрос, прочел все, что было написано по данному предмету и было ему доступно, и пришел к выводу, что учителя существуют на различных планах бытия. Они показываются в физическом мире только некоторым из своих учеников, но могут общаться с другими учениками иными путями. Они оказывают благотворное влияние и осуществляют руководство над крупнейшими мыслителями и деятелями мирового масштаба, которые, однако, не сознают этого. Учителя вызывают революции и устанавливают мир. Он был убежден в том, что каждый континент имеет группу учителей, которые формируют его судьбы и дают свое благословение. Он сам знал нескольких учеников учителей, во всяком случае, они сказали ему, что это так, добавил он осторожно. Он был чрезвычайно серьезен и жаждал еще больших знаний об учителях. Возможно ли иметь непосредственный опыт, прямое соприкосновение с ними?

Как безмолвна была река! Два небольших зимородка с ярким оперением носились вверх и вниз почти до берега и пролетали над самой поверхностью воды; пчелы собирали воду для своих ульев; посредине реки стояла рыбачья лодка. Деревья вдоль реки были густо покрыты листвой и отбрасывали тяжелые и темные тени. Зеленели поля с молодыми всходами риса; оттуда доносились голоса белых птиц. Это была картина подлинной тишины, и как-то даже жаль было обсуждать наши крохотные незначительные проблемы. Вечернее небо стало нежно-голубым. Шумные города находились далеко отсюда; по ту сторону реки протянулась деревня, а вдоль берега лентой вилась дорога. Какой-то мальчик пел чистым, высоким голосом, но это не нарушало тишины.

Мы — странные люди; мы пускаемся в далекие страны в поисках того, что лежит рядом с нами. Красота всегда там, а не здесь; истина никогда не пребывает в нашем доме, но где-то далеко от нас. Мы едем на другой край света, чтобы найти учителя, но не обращаем внимания на слугу; мы не понимаем обыкновенных явлений жизни с ее каждодневной борьбой и радостями. Зато стремимся уловить таинственное и скрытое. Мы не знаем самих себя, но хотим служить или следовать тому, кто обещает награду, надежду, утопию. Мы не можем видеть ясно, если сами полуслепые, а то, что видим, — неполно и, следовательно, нереально. Мы все всё это знаем, однако наши желания и стремления так сильны, что ввергают нас в иллюзии и нескончаемые беды.

Вера в учителя создает учителя, а опыт принимает форму, обусловленную верой. Вера в тот или иной образец действия, в ту или иную идеологию создает то, чего мы жаждем. Но какой ценой и какими страданиями! Если индивидуум обладает способностями, эта вера становится мощным средством в его руках, оружием более опасным, чем пушки. Для большинства из нас вера имеет большее значение, чем действительность. Понимание того, что есть, не требует веры; напротив, вера, идея, предрассудки представляют собой определенное препятствие для понимания. Но мы предпочитаем наши верования, наши догмы; они нас согревают, они обещают, одобряют. Если мы понимаем пути наших верований и почему мы их придерживаемся, одна из основных причин антагонизма исчезает.