«Вы, конечно, не утверждаете, что надо уступать желаниям? Желание — это путь мысли; поэтому, делая попытки контролировать мысль, я надеялся покорить и желание. Желания должны быть подавлены или сублимированы; но и в этом случае, если мы их сублимируем, они должны быть прежде всего подчинены. Большинство учителей настаивают на том, что нужно выйти за пределы желаний; для этого они предлагают различные методы».

— Оставим в стороне то, что говорят другие; что думаете вы? Может ли один контроль над желаниями разрешить многочисленные проблемы, связанные с желаниями? Принесет ли подавление или сублимирование желания понимание его, освобождение от него? С помощью любого вида занятости, загруженности, будет ли она носить религиозный или любой иной характер, ум можно дисциплинировать в течение всего дня. Но загруженный ум — это не свободный ум. А только свободный ум может осознать творческое состояние, пребывающее вне времени.

«Разве свобода не проявляется в том, что мы выходим за пределы желания?»

— Что вы понимаете под выходом за пределы желания? «Для достижения своего личного счастья, а также для достижения высочайшего необходимо освободиться от власти желаний и не быть захваченным в их хаос и смятение. Но для того чтобы желание находилось под контролем, нужна какая-то форма подчинения. Вместо того чтобы гоняться за обычными жизненными приманками, само это желание может заняться поисками высочайшего».

— Вы можете изменить объект желания и вместо приобретения дома накапливать знания, вместо низшего стремиться к наивысшему; но разве все это не продолжает оставаться проявлением желания? Вы можете не стремиться к признанию со стороны мира, но желание достичь небес — это по-прежнему поиски награды. Желание постоянно ищет своего осуществления, достижения; имен, но это движение желания необходимо понять, а не убегать от него. Если не понять пути желания, то контроль над мыслью имеет весьма малое значение.

«Но я должен вернуться к тому, с чего начал. Даже для понимания желания необходимо сосредоточение, а в этом и заключаются все мои трудности. Мне кажется, я не в состоянии контролировать свои мысли. Они постоянно блуждают по сторонам, взгромождаясь друг на друга. Нет ни одной мысли, которая господствовала бы над другими и была устойчивой среди них».

— Ваш ум подобен машине, которая работает день и ночь; он постоянно болтает, он вечно чем-то занят, и во сне, и в бодрствующем состоянии. Он всегда спешит; он так же неспокоен, как море. Одна часть этого запутанного и сложного механизма пытается контролировать все его движения; отсюда возникает конфликт между противоположными желаниями и стремлениями. Одну часть ума можно назвать высшим «я», другую — низшим «я»; но и та, и другая часть находятся в поле ума. Действия и реакции ума, мысли совершаются почти одновременно и почти автоматически. Весь этот процесс, сознательный и подсознательный, процесс принятия и отрицания, приспособления и стремления освободиться, совершается чрезвычайно быстро. Следовательно, вопрос не в том, каким образом контролировать этот сложный механизм, так как контроль вызывает трение и напрасный расход энергии, а в том, можно ли умерить скорость этого слишком быстрого ума.

«Но каким образом?»

— Позвольте заметить, сэр, что вопрос совсем не в том, «каким образом» это сделать. Если мы спрашиваем «как», то мы будем иметь дело с результатом, с концом, а это не имеет большого значения. Когда результат достигнут, начнутся новые поиски, погоня за другой целью, с новыми страданиями и конфликтами.

«Но что же тогда делать?»

— Правильно ли вы ставите вопрос? Вы не стараетесь раскрыть для себя самого истинность или ложность процесса уменьшения скорости движения ума, но вас интересует получение результата. Получить результат сравнительно легко, не правда ли? Возможно ли для ума уменьшить свою скорость; но так, чтобы при этом не применять никаких тормозов?

«Что вы понимаете под словами «уменьшить скорость»?»

— Когда вы едете в автомобиле с очень большой скоростью, тогда местность, мимо которой вы проезжаете, мелькает перед глазами. Но когда вы едете совсем медленно, вы в состоянии детально рассмотреть и деревья, и птиц, и цветы. Самопознание приходит, когда ум замедлил скорость своей деятельности, свои движения, но это не означает, что вы должны заставить ум двигаться медленно. Любое принуждение порождает противодействие; нельзя зря расходовать энергию на ослабление деятельности ума. Ведь это так, не правда ли?

«Мне кажется, я начинаю понимать, что усилие, которое человек делает для того, чтобы контролировать мысль, есть напрасная трата энергии, но я не понимаю, в чем состоит то, что надо делать».

— Мы еще не подошли к вопросу о действии, не правда ли? Мы стараемся осознать, что для ума важно совсем замедлить свои движения, но мы не рассматриваем вопрос, каким образом это осуществить. Может ли ум совсем замедлить свои проявления? Когда это происходит?

«Не знаю. Я никогда до сих пор об этом не думал».

— Не заметили ли вы, сэр, что когда вы наблюдаете за чем-то, ум замедляет свои движения. Когда вы наблюдаете за этой машиной, которая спускается вниз по дороге, или очень внимательно смотрите на какой-либо физический объект, не действует ли ваш ум более медленно? Когда вы внимательно смотрите, наблюдаете, тогда этот процесс замедляет деятельность ума. Рассматривание картины, изображения, какого-либо объекта способствует успокоению ума; то же происходит и при повторении одной и той же фразы. Но в этом случае первенствующее значение приобретает сам объект или фраза, а совсем не замедление движения ума и то, что благодаря этому раскрывается.

«Я внимательно слежу за тем, что вы разъясняете, и сознаю тишину ума».

— Наблюдаем ли мы когда-нибудь по-настоящему или ставим между наблюдающим и тем, что он наблюдает, экран различных предрассудков, ценностей, суждений, сравнений, обвинений?

«Но ведь почти невозможно обойтись без этого экрана! Не думаю, чтобы я был способен наблюдать безупречным образом».

— Позвольте вам сказать следующее: не блокируйте себя словами или умозаключениями, позитивными или негативными. Возможно ли наблюдение без этого экрана? Говоря иными словами, существует ли внимание, если ум занят? Только незанятый ум может наблюдать. Движения ума замедленны, он бдителен, он полон настороженности; а это и есть внимание незанятого ума.

«Я начинаю переживать то, о чем вы говорите, сэр».

— Пойдем несколько дальше. Если вы не производите оценок, если отсутствует экран между наблюдающим и тем, что он наблюдает, разве тогда будет существовать разделение между ними? Разве наблюдающий не есть то, что он наблюдает?

«Боюсь, что я не уловил вашу мысль».

— Алмаз нельзя отделить от его свойств, не правда ли? Чувство зависти нельзя отделить от того, кто его переживает, хотя существует иллюзорное разделение, которое питает конфликт, а ум оказывается в плену этого конфликта. Когда такое ложное разделение исчезает, тогда существует возможность свободы — и лишь тогда ум становится безмолвным. Когда переживающего больше нет, только тогда существует творческое движение реального.

Тонкая и едкая пыль поднималась при любой скорости и проникала внутрь машины. Хотя было совсем рано, и до восхода солнца оставалось один-два часа, воздух был уже теплый, сухой, свежий и приятный. По дороге встречались повозки, запряженные волами. Возницы дремали, а волы медленно, никуда не сворачивая, возвращались в свои деревни. Иногда повозок было две или три, иногда целый десяток, а однажды попалось даже двадцать пять — длинная вереница со спящим возницей и единственной керосиновой лампой при головной повозке. Машина должна была съезжать с дороги, чтобы их объехать, вздымая горы пыли, а волы, ритмично позванивая колокольчиками, продолжали идти вперед, не сворачивая в сторону.

После целого часа непрерывного движения все еще было темно. Деревья стояли темные, таинственные и ушедшие в себя. Дорога стала мощеной, но более узкой; любая шедшая навстречу повозка означала еще большую пыль, более сильный звон колокольчиков и еще большее количество повозок, идущих сзади. Мы двигались прямо на восток; вскоре начался рассвет, мглистый, мягкий и лишенный теней. Это не был прозрачный рассвет с яркими сверкающими каплями росы, но один из тех утренников, которые предвещают наступающую жару. И, однако, как он был прекрасен! Далеко отсюда были горы, их еще нельзя было видеть, но уже чувствовалось, что они там, великие, холодные, свободные от оков времени.