— Не имею ни малейшего представления о том, что произойдет дальше, — говорит Койот. — Не имею представления, знает ли Общество о том, что мы здесь, или нет, и я не знаю, что они будут делать, если знают. Но я могу гарантировать вам, что Исосселес знает, что мы идем, и я уверен, что мы все знаем, что он собирается делать.

Они переглядываются, потом Койот добавляет:

— Стреляй первым, иначе выстрелит он.

Амо заглядывает в пропасть, из которой они только что выбрались.

— Неужели мы все это прошли?

— Ерунда, — небрежно отвечает Койот, в его голосе слышны смешливые нотки, — это были цветочки, ягодки впереди.

Башню Ветров построили при Папе Григории XIII, подчиняясь веяниям времени и решениям Тридентского Собора. Башня возвышается над Галереей Географических Карт, длинный коридор которой расписан стилизованными итальянскими ландшафтами на фоне географической карты полуострова, дополненными плывущими на дельфинах святыми, синими океанскими водами и жуткими морскими чудовищами. Башня больше похожа не на обсерваторию, а на храм своими тяжелыми камнями и длинными сумрачными коридорами. На всех стенах картины — выцветшие и облупившиеся персонификации времен года, взятые из библейских сюжетов с участием ветра. Расступившееся Красное море, святой Павел, терпящий кораблекрушение на Мальте, Илья, едва не погибший во время молитвы на горе Кармель, Иисус Христос, усмиряющий бурю простертыми руками, Иезекииль, что-то страшное видящий на реке Ховаре, Моисей, призывающий палящий ветер и заблудший из Екклезиаста, который ничего не делал просто потому, что не пошел дождь, — человек, оставшийся с непосеянным зерном, сбежавшими быками, стоящий как громом пораженный, с недоуменно раскрытым ртом.

«Кто наблюдает ветер, тому не сеять, а кто смотрит на облака, тому не жать».

В меридианном зале башни есть анемоскоп, его угловатые металлические стрелки изменяют направление в зависимости от направления ветра. Механизм хорошо смазан, и движущиеся детали не скрипят.

В картине, представляющей бурю на море Галилейском, видно отверстие во рту фигуры, изображающей южный ветер; через это отверстие вырывается луч света, показывающий разные направления в разные времена года. Луч света отмечает время на меридианах, нанесенных на полу комнаты. Тонкие линии, направляющие наши движения. Несмотря на свою древность, календарь этот на удивление точен. Ошибка составляет не более одной секунды за один час. Погрешность — двадцать шесть секунд в день, 9490 секунд за один год и один день за 3323 года. День пропадает, невидимо испаряется.

Меньше чем через пятьдесят лет, когда Паоло Боргезе приказал свести все ватиканские записи в единый секретный архив, для этой цели использовали Башню Ветров. Залы и переходы были заставлены кубическими деревянными ящиками, по четыре стороны на ящик, по десять выдвижных ящиков на сторону, две маленькие резные ручки на один выдвижной ящик; восемьдесят способов открыть историю Бога. Здесь больше слов, чем может прочитать человек за всю свою жизнь, да что там один человек — это не смогла бы сделать ни армия, ни все христолюбивое воинство.

Тот же Паоло Боргезе, своим секретным декретом, секретным даже для секретного свода правил, повелел построить второе хранилище — под фундаментом Башни Ветров. Это было место, предназначенное не для того, чтобы наносить вехи времени, а для того, чтобы затормозить его бег. Место застывшего времени. Именно Паоло Боргезе был основателем Общества, он оставил после себя Общество, коему было поручено охранять башню под башней. И именно в этом тайном хранилище приказал Паоло спрятать всю истинно мистическую литературу, хранившуюся в Ватикане, включая многие из уцелевших речений Каббалы. Возможно, за всем этим таилось некое завистливое уважение, но скорее всего это была просто одна из многих отнятых у человечества вещей и спрятанная на долгое время чтобы никто не мог ею пользоваться. Еще одна утрата, которую не может восполнить даже всеведущий Бог.

Для тех немногих, кто знает о ее существовании, место это носит маловразумительное наименование — «другая башня». Это не особенно приятное место, и единственное его украшение — это копия картины из Башни Ветров — разоренный крестьянин, стоящий на пашне с открытым ртом. Крестьянин, прошедший тяжкий путь познания.

Здесь нет прямых линий. Переходы поднимаются то вверх, то опускаются вниз, то вьются прихотливыми поворотами.

Койот снова вооружается картой и исполняется верой, и если их предадут, то они станут еще четырьмя трупами, погребенными в далекой стране под фундаментом великой церкви.

Сырой воздух пахнет мхом. Почти час они ползут по сточной трубе, диаметр которой едва ли больше ширины плеч Койота, но сам он не унывает, он скользит по узкому туннелю так ловко, словно занимался этим всю жизнь.

— И это акведук? — Анхель произносит только эту короткую фразу, но все понимают ее потаенный смысл.

— Хрена лысого, — отвечает Амо. Если это не акведук, то им придется вернуться, или застрять здесь на веки вечные, или наткнуться на тысячу возможных неприятностей, и что тогда?

Включен только один головной фонарь из четырех, они берегут батарейки, судорожно вдыхая чернильный ночной мрак. Больше всего на свете Койот боится дождя, он молит Бога только об одном маленьком чуде — чтобы дождя не было. Они ползут и ползут, у них трещат суставы, им холодно, тяжело дышать, еще тяжелее говорить, а это и вовсе плохо. Впереди расширение трубы и поворот. Обрывистый круглый порог нависает над отверстием, ведущим в пространство не больше кабинки для душа, но высота почти в рост человека, и они могут наконец выпрямиться. В тусклом свете фонаря Габриаль вдруг замечает, что Амо побелел как мел. На побелевшем лице выступает холодный пот. Что тут скажешь? Габриаль протягивает Амо свою бутылку с водой, ничего, он сам попьет поменьше, но вода не помогает. Все беспомощно смотрят, как Амо все больше впадает в тяжелую клаустрофобию.

Теперь Амо не способен отвечать даже на самые простые вопросы. Он где-то далеко, глаза его пусты и влажны.

Проход впереди оказывается узкой завитой щелью, похожей на провал каньона. Воздух становится разреженным и горячим. Если что-нибудь заблокирует проход, по которому они только что проползли, то им придется потратить часы на разбор завалов, а если они взорвут их, то наверняка не выживут, все стены здесь держатся на честном слове, и это большая удача, а большая удача и маленький взрыв редко ходят рука об руку.

Идут они, как гуси, согнувшись в три погибели, спина горизонтально, шея вытянута вперед. Но все же это лучше, чем ползти. Они постепенно поднимаются по покатому склону, и никто из них не может сказать, сколько они идут — десять футов, сто или вообще всю жизнь.

Габриаль идет замыкающим. Вот Амо кладет ему на грудь руку и подает сигнал остановиться. Они останавливаются и ждут в нависающей темноте. Койот что-то шепчет Анхелю, тот передает Амо, а он поворачивается к Габриалю, но не может вымолвить ни слова. Тогда Анхель подныривает под него, подбирается к Габриалю и передает ему слова Койота. «Мы идем по щели между акведуком и башней, впереди очень крутой подъем, а за ним акведук разделяется на сотню ответвлений, которые могут завести куда угодно, тем более что мы движемся в полной темноте. Поэтому Койот не хочет рисковать. Он говорит, чтобы мы не отставали и держались друг за друга».

— Предоставляю вам эту честь, — говорит Койот и отходит в сторону.

Анхель входит в башню первым, лицо, вымазанное маскировочной краской, выглядит размазанным кровоподтеком. Другие, впрочем, выглядят ничуть не лучше. Они в грязи, одежда порвана в клочья, грязь набилась под ногти, в ботинки, склеила волосы, серебристые кудри Койота вымазаны сажей, Амо охрип, словно давление туннеля передалось сквозь одежду на горло и выдавило из его груди весь воздух.

Внутри невозможное, гигантское пространство. Космос. Гулкое нутро огромного котла. Входное отверстие мало, это тамбур, заваленный камнями, вход тускло-серый, а размерами вряд ли сильно превосходит вход в кроличью нору. Анхель ныряет, сгибает спину и прижимает голову к груди, чтобы пролезть внутрь. В воздухе витает запах плесени и какой-то пряности, наверное, кардамона. Выход — настоящий сюрприз, ибо заставляет выпрямиться во весь рост и задрать голову кверху, вглядываясь в невероятную, невозможную высь башни. Сотни футов камня и слабый свет, наполняющий весь этот немыслимый объем. Последний, прощальный свет. Некоторые углубления стен настолько темны, что кажутся черными пятнами вечности. Эти места притягивают, как черные дыры, они могут всосать утраченное время и все сущее вокруг них. В этих местах плохо работают законы мироздания, а в других закона тяготения не хватает даже на то, чтобы удержать на месте пушинку.