— Что это тебе так смешно? — спрашивает женский голос.

Очнувшись, он обнаруживает, что сидит, прижавшись спиной к дереву, а в лицо ему дует сильный ветер. Ночь еще не кончилась. Рядом с ним, на земле, кто-то есть, человек положил голову ему на колени, в ушах его — по непонятной причине — звучит аккордеон. Он все еще пьян. Проходит еще немного времени, и он вспоминает женщину и как она в темноте держала его за руку.

— Я не знал, что ты играешь.

Но она не отвечает, снова извлекая ласковые звуки мелодии давно забытых деревенских праздников, и Анхель опять засыпает, видя на этот раз свежих крестьянских дочек, которые, подхватив юбки, пускаются в танец.

Кристиана играет старую мелодию на старом бандонеоне. У ее ног лежит батистовый чехол. Кнопки инструмента сделаны из слоновой кости, меха — из красной, как бычья кровь, кожи, сочной и красивой. Играя, она слегка раскачивается в тени листвы, наслаждаясь свободой движения. Когда лунный свет, пробившись сквозь крону дерева, ласково касается инструмента своим приглушенным светом, видно, хотя и с трудом, что каждая кнопка клавиатуры украшена резной головой Вотана, тевтонского устроителя всех войн и битв. Это очень странно, ведь инструмент аргентинский, его вытянутая в длину толщина напоена зноем этой страны. [5]В пении Кристианы слышна то трель канарейки, то неистовая буря — все вместе это гортанная баллада пампы.

История довольно известная, но теперь о ней помнят лишь единицы. Великий поход скота. Сказка или, если хотите, легенда о таинственном ранчеро с уругвайских гор. Он был долговяз, худ и мрачен. Глаза его, напоминавшие узкие щели, все время прикрыты черной шляпой. Земли его оскудели, его большие поля были участок за участком распроданы, правительство отказало в помощи, жена умерла, а сыновья разъехались кто куда. Земля стала негостеприимна и холодна, и он остался на ней — один из последних гаучо: мешковатые брюки и гитара через плечо; все, что у него осталось, — это его неизбывная гордость, которую он не пустил с торгов. Нет, он повел с гор свое стадо — почти тысячу голов, и гнал его по окольным дорогам и тихим тропам чуть меньше десяти дней. Он прошел больше двух сотен миль, удалился от шоссе и пришел на берег Карраско. Стояла весна, и место было заполнено туристами.

Триста человек были растоптаны насмерть. Загорелые мужчины с чистыми ногтями, женщины, которые всю зиму готовили самые красивые купальники, официанты, несмотря на жару, одетые в строгие белые костюмы. Гаучо получил три пули в живот и две в сердце. Говорят, что Господь превратил его не то в камень, не то в туман, не то в песню. Быки были крепкими бестиями, но оказались на бесплодной земле под беспощадным солнцем. Хотя большинство быков погибли на песке, и трупы их были изъедены морской солью, а часть застрелена скорыми на расправу милиционерами, некоторые люди говорят, что быки до сих пор бродят по улицам Монтевидео, но только по некоторым улицам, когда восходит луна, исполненные мужества и доблести, свойственных этим животным.

Когда Анхель окончательно просыпается, наступает утро; все его тело окаменело, кости ноют, а голова раскалывается от боли. Как будто небо разверзлось над его макушкой и осыпает ее мелкими камнями. Он ищет глазами Кристиану, но не находит. Анхель встает, его рвет на грязную землю под ногами. Он извергает одну желчь, словно зло стремится выйти из него. Первая оформленная мысль приходит к нему между двумя приступами рвоты. Рыбака он не нашел, ни на йоту не приблизился к решению задачи и не знает, как это сделать, а его большой палец уперся во что-то острое. Это порез. Анхель поднимает глаза и видит, что из пальца течет струйка крови.

Теперь он видит, что напоролся на рыболовный крючок, воткнутый в кору дерева. Стержень заканчивается светло-желтым перышком, а на сам крюк насажен сложенный клочок бумаги. Он снимает этот клочок, аккуратно взявшись за него пальцами, чтобы не испачкать кровью что-нибудь важное. Наступающий день может обрушить на него что угодно. Горло и нос горят как в огне. Записка соскальзывает с крючка, и он отходит от дерева, проковыляв несколько ярдов на негнущихся — не то каменных, не то проволочных — ногах. У него когда-нибудь так болела голова? Дрожащими руками он разворачивает записку. В ней всего три строчки. Он долго их рассматривает, а потом снова резко ломается в поясе. Его сотрясает новый приступ рвоты.

Однажды вы встречаете на улице ничем не примечательного человека, идущего по улице мимо лавок, кафе и галантерейных магазинов, а завтра узнаёте, что этот человек отважно прыгает с отвесной скалы. Такими истинами полон наш мир. Небо сегодня обещает быть ясным и бездонным. Так уж все устроено в мире его Бога, и кто он такой, чтобы оспаривать порядок.

В этом году снег выпал очень рано, и хотя до Рождества остался еще целый месяц, город уже начали украшать к празднику. Фонарные столбы покрыты красными и зелеными блестками, поперек улиц протянуты электрические гирлянды, а на днях в Аспене состоится зимний карнавал. Никто здесь толком не знает, как надо отмечать праздники. У них слишком многое есть, думает Иония, и на самом деле им не нужны никакие карнавалы.

Он идет по городу до тех пор, пока с неба не начинает сыпаться мелкий снежок. К рассвету верхушка ближайшей горы покроется слоем белой пудры. Вершина останавливает собой падение снежинок. Он чувствует, как в его крови начинает закипать адреналин. Холодает, надо выпить чашку кофе, не важно, что ночь, — он не собирается сегодня много спать.

Дворик окружен белым крашеным штакетником. Внутри небольшое скопление народа. Он выбирает место снаружи, садится в треугольнике горячего света лампы и принимается смотреть на женщину, которая сидит напротив, читая книгу. Она слюнявит пальцы, прежде чем перевернуть следующую страницу, и у нее поразительно белая кожа. У него же руки семита. Более темные. Самый достоверный из всех признаков.

Подходит официант, принимает заказ и по просьбе Ионии приносит газету. Вчера кто-то взорвал в Израиле школьный автобус, и в отместку какие-то пьяные солдаты в ярости сожгли дотла дома двух арабских переселенцев и до смерти забили одного человека, пытавшегося спастись из огня. В газете говорилось, что они били его прикладами винтовок и, возможно, ногами. Иония подумал, что если бы эти солдаты были ампутантами, то зажали бы в зубах спички, чтобы насмерть заклевать человека.

Женщина напротив откладывает книгу и делает глоток вина из бокала. Из-под шляпы торчат блестящие в свете лампы волосы цвета меди, выступающий нос, плечи, которые никогда не будут прямыми, у нее уже вид старой библиотекарши. Одна из тех женщин, мимо которых проходят, не замечая. Она снова слюнявит палец и переворачивает страницу. Да, такую не заметишь, если только не присмотришься к ней по-настоящему.

Он сворачивает газету, заказывает еще чашку кофе и принимается решать кроссворд. Из кафе он уходит около девяти. Над горами висит узкий серпик луны. Улицы ровно застланы мягким снежным покрывалом.

На углу фотомагазин, укромное и убогое местечко со старыми «лейками», выставленными на витрине. На стенах фотографии лыжников, снятых лет пятьдесят назад. Люди в толстых ватных штанах ковыляют к подножию горы на деревянных досках. Внутри парочка, обсуждающая достоинства объективов с переменным фокусом. Какой-то молодой человек роется на полке с открытками. Продавец поднимает глаза, видит Ионию и говорит: «Мы закрываемся через две минуты». Весь магазинчик не больше двух поставленных рядом садовых скамеек. Иония оставляет узкий конверт рядом с кассовым аппаратом, сунув его в стопку конвертов и газет, деловой день еще не закончен, надо привести магазин в порядок и навести чистоту. Маленький колокольчик весело звякает, когда Иония открывает дверь и выходит в ночь.

Габриаль высок, худ и бел. Белое переплетение мелких косичек, белые брови и бледные губы, и немного цвета, прилипшего к глазам. Они большие, круглые, зрачки выглядят на них черными кольцами, внутри которых пляшут белесоватые пятна, и большинство людей не выдерживают его взгляд.