— Танзания — по-настоящему открытая страна. Огромные плоские пространства. Люди привыкли оценивать ситуацию на больших расстояниях. Когда ты подходишь к контрольно-пропускному пункту, солдаты уже знают, что ты идешь, и начинают присматриваться к деталям. Зажигалки, бумажники и всякая мелочь, которую можно спрятать в бампер или выхлопную трубу.

— И вы прятали контрабанду в обычные места, большие и бросающиеся в глаза?

— Да.

Анхель встает и стряхивает песок с колен, стараясь не промахнуться мимо песочницы.

— Со временем, — Койот аккуратно взвешивает каждое произносимое им слово, будто пытаясь ощутить на языке вкус прошлых лет, — люди начали высчитывать, где можно найти меня.

Койот резко поворачивается на пятках и пристально смотрит в глаза Анхелю.

— Я стал кем-то вроде царя, которого надо лишить трона. Все выглядело так, словно для того, чтобы пользоваться тайниками в Замбии, им надо было сначала убить меня. Я же на Фиджи, светит яркое солнце, и какое мне дело до того, что происходит в какой-то Замбии?

Анхель вдруг осознает, что Койот присаживается на корточки в том самом месте, где сегодня утром стоял на коленях голый Амо.

— Видишь ли, я занимался таким делом, из которого невозможно просто уйти на пенсию. Никто не желает видеть, как контрабандист уходит на пенсию. У контрабандиста должен быть живописный и причудливый конец, например, пожизненное заключение, плохая смерть или обезглавливание.

— И ты инсценировал собственную смерть?

— Людям надо давать то, чего они так жаждут. В Боливии я сам поставил сцену своего убийства. Мне отрубили голову. Потом я просто исчез на некоторое время, лег на дно. Я долго оставался в таком положении, пока не встретил Ионию, который пригласил меня в Калифорнию. Думал, что я влюбился, и захотелось провести остаток дней в каком-нибудь тихом уголке.

— Все еще возможно, — говорит Анхель.

— Чертовски прямолинейно.

Койот встает и мнет зубами сигару. Огонек спички раскачивается на ветру.

Анхель ждет, когда затлеет кончик.

— Можно задать тебе еще один вопрос?

Койот бросает на него сердитый взгляд сквозь сигарный дым.

— Какое слово рифмуется со словом «лазанья»?

Пять дней они скитаются по прибрежным утесам. Койот хочет научить Анхеля искусству скалолазания — как забивать крюки и спускаться с крутых склонов по веревке. Учит Габриаль. Утром они укладывают часть снаряжения в мешки, часть в багажник и уезжают. Никаких торжественных церемоний в деле, которое может до неузнаваемости изменить жизнь.

За неделю Анхель познает Калифорнию с неведомой для себя стороны. Старые заброшенные на зиму шахтерские городки в Сьерре; пьющие бродяги в Траки; возле Соладада он обнаруживает поселки иммигрантов и забитые испаноязычной порнографией стенды. Но по-настоящему его захватывает скалолазание. Возле остроконечной башенки национального монумента у подножия извилистого крутого склона горы Портент Габриаль вываливает на землю содержимое мешка со снаряжением. Связки, треноги, звездочки, страховки, болты, какие-то маленькие, снабженные пружинами приспособления. Анхель кладет на груду снаряжения обе руки и принимается ощупывать странные, прихотливо изогнутые металлические предметы, словно в них заключена магическая сила. Они начинают не спеша разбираться в назначении всех этих вещей. Объясняя, как пользоваться снаряжением, Габриаль собирает всю «сбрую»: две петли для ног и страховочный поясной ремень.

— Поясной ремень надо надевать над бедрами, если же он окажется ниже, то когда ты перевернешься вниз головой, то можешь выскользнуть и упасть.

Они учатся вязать узлы под ярким солнцем южной пустыни; двойной рыбацкий для соединения веревок, водолазный узел, для связывания ремней, фигурная восьмерка для крепления веревок к снаряжению, еще одна фигурная восьмерка для крепления веревок к крюкам, чтобы без опаски повиснуть на высоте сотен футов. Габриаль заставляет Анхеля вязать по десять узлов с открытыми глазами, по пять с закрытыми и пять — за спиной. Сам Габриаль не пытается показать, как вяжут узлы за спиной, но у Анхеля это получается с первого раза.

Взбираться на скалы оказалось труднее, чем Анхель мог себе это представить. За время восхождения им пришлось останавливаться трижды и ждать, когда у Анхеля перестанут дрожать ноги.

— Такая трясучка, — говорит Габриаль, — случается у каждого.

Это замечание мало утешает Анхеля. Руки потеют и отказывают, пальцы превратились в скрюченные когти, хватающиеся за выступы. Ему требуется почти десять минут, чтобы миновать гребень. Когда они наконец добираются до вершины, Анхель ложится на спину и долго отдыхает. Потом они соскальзывают вниз и начинают восхождение сначала. Два дня они взбираются на Пиннакл, потом переходят на Тахоу. На следующей неделе они покоряют и эту скалу. Пальцы Анхеля отчаянно болят от постоянного цепляния за узкие, как лезвия бритвы, расщелины, ступни вывернуты и напряжены, а сам он чувствует, что весь мир состоит из вечного страха. Бывает, люди либо стремятся вверх, либо медленно сползают вниз. Обычно они делают и то, и другое, но с промежутками и по очереди.

На перевале Любовник, на вершине маршрута под названием «Шнурок», Габриаль говорит Анхелю, что трепет внушают красота и страх, что это очень странное место, что большинство людей не пускают в себя это чувство. При этом он гулко бьет себя в грудь, и Анхель понимает, что хочет сказать этим Габриаль.

В один прекрасный день на гладкой скале спортивного маршрута на Микки-Бич внутри у Анхеля что-то щелкает. Габриаль поздравляет его с ловкими уверенными движениями. Анхель едва слышит слова своего учителя, растворяясь в свете, падающем сквозь кроны деревьев. Он уже готов рассказать Габриэлю о своих родителях, о том, как бежал из дома, о холодных ночах в горах, но не знает, с чего начать, и вместо этого говорит только: «Спасибо за похвалу».

Габриаль сматывает веревки, начинает укладывать снаряжение в мешок, смотрит в посветлевшие, одухотворенные глаза Анхеля. Какой же он, в сущности, еще ребенок.

— Ты не скажешь мне одну вещь? — Анхель взваливает на плечи тяжелый мешок, оставив Габриэлю более легкие веревки.

— Почему ты все время спрашиваешь, можно ли тебе задать мне вопрос?

Анхель останавливается и задумывается, но не находит ответа и поэтому задает мучающий его вопрос.

— Как убили твою мать?

Габриаль нисколько не удивлен тем, что Койот не рассказал Анхелю эту историю, но все же он думал, что Анхель ее знает. Характерная для него ошибка, чувство, что все знают его подноготную, — но это часть его дара. Он-то сам знает тайны других: Анхель — беглец, Амо — незаконнорожденный, оставленный в церкви, Койот много бродил по Техасу в поисках отца, баюкая себя историями о следах, исчезавших к вечеру. Он знает, но никогда об этом не говорит.

— Я учу тебя лазать по скалам, и ты вообразил, что можешь спрашивать меня о таких вещах?

— Поэтому-то я попросил разрешения, — отвечает Анхель.

— Ей перерезали горло и подвесили на сук вверх ногами, чтобы спустить кровь. Потом ей отрубили кисти рук и сварили, чтобы из костей сделать талисманы. Я нашел ее тело висящим на суку.

— Угу, — бормочет Анхель.

— Что, угу?

— Ты в детстве был странным. Я говорю не только о цвете кожи, ты знал вещи, которые не должен был знать. Ты пугал людей. Твой дед оставил деревню, сказал, что ты — воплощение зла, ушел в джунгли и не вернулся.

— Откуда ты все это знаешь? — заикаясь, спрашивает Габриаль. — Я никому и никогда об этом не рассказывал.

— Все это мне приснилось прошлой ночью: смерть твоей матери, твой дед; прощальные слова, которые произнес твой папа, прежде чем посадить тебя в лодку. «В Америке у тебя хотя бы будет шанс».

— И этот шанс принес мне здесь удачу, — говорит Габриаль, медленно качая головой и дивясь свету в глазах Анхеля.

— Среди нас есть люди, готовые встать на вашу сторону.