Он поднимается по лестнице и входит в одну из спален. Окно открыто, и занавески с треском вибрируют на ветру. Сверху виден весь город: домики — как коробки с красками, купола церквей, мосты, дальше охраняемые от вторжения людей зеленые пространства — леса, обещание тишины, еще дальше — колышущиеся под ветром воды залива, а дальше — море — и дальше, дальше и дальше…
На груди у Анхеля свежий багровый рубец, и пальцы срываются с узла, когда он пытается расшнуровать ботинок. Если он внимательно присмотрится к своему отражению, то заметит кровоподтек в месте удара дубинкой и порез на нижней челюсти, но он не заходит так далеко и не смотрит.
Постель кажется ему баюкающей ванной, он медленно покачивается на волнах, и в сознание его начинают проникать какие-то темные тени, но он ускользает от них, проваливаясь в сон. Когда он просыпается, то слышит шум, но не может понять, откуда он доносится. В комнате темно и холодно. Сны были тяжелыми и страшными, а где-то в позвоночнике ждут своей очереди иные дурные воспоминания. Дверь открывается, но свет в коридоре выключен, и Анхель ничего не видит. Он хочет открыть глаза, но не может и видит только перемещение теней в смутном сером поле.
— Рад тебя видеть.
Это голос Габриаля, но тихий, неуверенный и не такой отчужденный, как обычно. Анхель слышит, как чиркает спичка, и когда наконец умудряется открыть глаза, то видит Габриаля в белом как мел дверном проеме. В руке у него древний керосиновый фонарь.
Он хочет спросить, откуда этот раритет, но издает лишь тихое кряхтение и удивленно поднимает бровь.
— Милая вещица, да? — говорит Габриаль, поднимая вверх фонарь и любуясь игрой света на стене. — Я нашел его в гараже, за шлангом сломанного радиатора.
Стекла фонаря скошены и разделены на восьмиугольные панели, скрепленные сверху ржавым металлическим креплением в виде русалки. Двумя зубьями сцеплены ее рука и хвост, который загибается кверху, образуя рукоятку. Вся фигура выкрашена в темно-красный цвет. Габриаль ногой закрывает дверь и усаживается на деревянный стул рядом с кроватью. Тень перемещается кверху и покрывает его лицо.
— Пережил трудное время? — спрашивает Габриаль.
— Да, я пережил трудное время.
— Мы нашли склад, куда они отвезли тебя. Пусто. В утренних газетах было написано о двух мексиканских священниках, трупы которых были вынесены на берег прибоем у Свечки. Писали, что они спьяну устроили соревнование, решив побороться с океаном. Но ни одна церковь не опознала трупы. Я заключил насчет тебя пари.
Где-то зазвонил телефон.
— И как ты расценил мои шансы?
— Так себе.
— Прости, что ты потерял деньги. Я всего лишь сбежал от них.
Фитиль начинает трещать, Габриаль поворачивает голову, но вдруг начинает смотреть на побелку стены. Он внимательно рассматривает ее, опуская взгляд все ниже, пока он не упирается в лицо Анхеля.
— Тебе нужна похвала? — спрашивает Габриаль, потирая подбородок.
— Нет. — Анхель отрицательно качает головой.
Некоторое время они сидят молча. Анхель снова засыпает. Габриаль, сцепив на коленях тяжелые руки, рассказывает Анхелю историю про Липучку, о том давнем вечере, о тогдашнем злодеянии Исосселеса, которого Габриаль никогда не забудет.
Анхель шевелится и просыпается на середине очередной фразы Габриаля. На кухне слышно, как кто-то орудует в раковине кастрюлями и сковородками.
— Амо?
— Койот, — отвечает Габриаль. — Амо уехал искать тебя на побережье два дня назад и с тех пор мы его не видели.
— Он оставил на столе свои книги, значит, действительно волновался.
— Угу.
— Кстати о книгах… — Но Анхель думает не об Амо, а об Исосселесе, и в этот момент ему кажется, что в комнате вдруг становится мало света.
— Три дня назад Койот сказал, что Амо во сне на память цитирует половину Книги Бытия — сначала по-английски, потом по-латыни, а потом по-еврейски.
— Вначале было слово.
На лестнице раздаются шаги, — тихо напевая, в комнату входит Койот.
— Исосселес уехал в Италию? — спрашивает Анхель.
— Исосселес убил своих подручных? — спрашивает Габриаль.
По спине Анхеля пробегает холодок, это следствие его бегства, его действия, он давно догадывался об этом. Никогда раньше не приходилось ему почувствовать ответственность за смерть другого человека.
— Да, он убил их.
Койот останавливается в дверях с бутылкой бурбона и тремя стаканами, позвякивающими в его руках. Звон кажется миниатюрным и игрушечным, как последние отзвуки балета в опустевшем театре.
— Привет, ас, тебе пришлось несладко, да?
Койот садится в ногах кровати и разливает виски по стаканам.
— В нашем распоряжении приблизительно неделя. Мне только что позвонил из Бразилии один друг и сказал, что Исосселес прилетел в Рио и купил билет в Чили, а в следующую пятницу оттуда вылетает чартерный рейс в Ватикан, и Исосселес полетит именно этим рейсом.
— А что со священниками? — спрашивает Габриаль.
— Концы в воду, — отвечает Койот, — или наказание за то, что упустили Анхеля. Может быть, и то, и другое. Когда их вытащили, то в карманах рубашек обнаружили записки, вложенные в застегнутые на молнии пластиковые пакеты. Полиция не обнародовала записанные на листках бумаги библейские цитаты, но я знаю одного парня, который знает другого парня, который тоже знает кое-кого.
— Заткнись, — говорит Габриаль. — Просто скажи, что же там было написано.
— Тяжек путь отступников, — говорит Анхель. — Притчи, глава 13, стих 15.
Койот поражен до глубины души.
— Он прав? — На лице Габриаля медленно проступает улыбка. — Не так ли?
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Койот.
Но Анхель только качает головой, он и сам не понимает, откуда всплыла цитата.
Высоко в холодном небе появляется большая птица, которую никто из них не замечает. Раздается скрежет черепицы, потом какое-то шипение, и в окно спальни с грохотом влетает отец Иодзи Амо.
На нем мотоциклетный шлем времен Второй мировой войны, пристегнутый к подбородку толстым ремнем. Сбоку зубчатая застежка, впереди лунообразная вмятина в том месте, которым он ударился о подоконник. Костюм в грязных подтеках и разрывах. Амо без сознания, но в левой руке намертво зажат маленький пистолет. Осколки стекла сыплются на пол, а выбитый деревянный оконный переплет свисает с подоконника, как решетчатая лестница. В комнате повисает долгая тишина. За окном начинается дождь.
46
Анхель лежит в кровати, единственный источник света — маленькая настольная лампа, стоящая у изголовья. Разбитое окно забили куском картона. Над окном висит какая-то успокаивающая нервы безделушка, которую Амо сплел из шнурков и перьев, но Анхель засыпает только в темноте и в тишине, когда ничто не раздражает его зрение и слух. В спине осталась боль от наркотиков, но лихорадка прошла. Рядом с Анхелем сидит Койот, положив ноги на край кровати. В руке у него сигарета, на полу, у ног, стоит пепельница. Удлиненное лицо еще более вытянуто от напряжения и спрятано за завесой дыма. Они провели вместе большую часть дня, пытаясь вспомнить, что Анхель рассказал Исосселесу.
— Мы узнали бы, если бы кто-то смог покинуть архивы? — спрашивает Анхель. — Никто не умирал при этом?
— Никто не умирал, но и никто не выходил, я проверил.
— Итак, мы знаем, что это один из четверых.
— И Исосселес тоже может это знать.
— Может, — соглашается Анхель. — Я пытался лгать. Это единственное, что я помню, когда они накачивали меня наркотиками, я помню, что уговаривал себя лгать, но что было потом, я не помню.
— Ложь — это благо.
Анхель некоторое время молчит.
— Прости меня.
— В этом нет нужды, все могло быть и хуже.
— То есть?
— Тебя не удивляет то, что ты вообще остался жив? Понимаешь, ты вполне мог и умереть.
— Да, это было бы хуже.
— В том-то и дело.
47
Первым, кто почувствовал вкус к Книге Перемен, был Лейбниц. Отец Буве, священник-иезуит, который провел конец семнадцатого века в Китае, будучи там, писал Лейбницу из города под названием Пекин. Идея посетить это место не покидает Ионию. Знал ли Лейбниц о существовании Пекина до того, как получил письмо от Буве? Как вообще человек узнает о существовании какого-то места? Не ощущает ли он мир потайным уголком рта?