— Ты не хочешь рассказать, каким образом ты влетел в окно?

Амо, причмокивая, пьет кофе, вдыхает пар, клубящийся над чашкой.

— Кто может поверить, что здесь по-настоящему жарко?

Анхелю потребовалась неделя, чтобы выздороветь после пыток Исосселеса. Амо сидел возле него все это время и вполголоса читал ему. Даже лежа в постели, Анхель иногда замечал последствия того полета. Изломанные углы падающего в окно света, застрявший в раме кусок разбитого стекла. Амо так и не рассказал подробностей. Единственным напоминанием были царапина на руке и небольшой порез на ноге. В остальном он, как это ни странно, остался цел и невредим.

— Было очень много осколков. — Это был единственный ответ, который получил Анхель.

Он отхлебывает кофе и вспоминает тот день, когда они с Амо впервые сидели вдвоем в другом баре в другом месте и тоже пили кофе. Кем был тогда этот человек? Кем стал он теперь? Он думает о Пене, которая сидела за его спиной в кинотеатре в четвертый вечер его пребывания в Санта-Фе. Он вспоминает блуждания по дорогам Колорадо, сломанный лед, ощущение холода в ногах. В этих воспоминаниях нет ни порядка, ни последовательности. Пути назад нет, как нет в мире карт, на которых верно отмечены пути наших скитаний в нем.

— У меня был очень трудный день, я просто плохо соображал.

— Много ли людей, которые в здравом уме влетают в окна второго этажа? Это часто случается в том месте, откуда ты появился?

— Ты просто не поверишь, что может случиться в местах, откуда появляюсь я.

В бар входит женщина — продавщица роз. Сезон давно кончился, цветы съежились от холода. Но Амо покупает один цветок. Он закрывает глаза и проводит розой по подбородку. Анхель молча смотрит на него. Кажется, что Амо одновременно пребывает в двух мирах.

— Ты должен подарить ей розу, — говорит Амо и кивает в сторону девушки, сидящей в центре зала.

— Зачем?

— Ты никогда не дарил роз незнакомке?

— Нет.

— Значит, ты просто обязан это сделать. — Он замолкает и нянчит лепестки пальцами. — Надо хотя бы один раз в жизни подарить розу незнакомой женщине.

«И Цзин» учит, что триада есть основа всякой реальности. Вселенная зиждется на трех линиях. Книга Перемен говорит нам, что единица порождает двойку, двойка порождает тройку, а тройка дает начало десяти тысячам вещей. В «И Цзин» существует восемь различных триад, и именно комбинации восьми триад дают в итоге число шестьдесят четыре. Это конечное число всех возможностей. Ни в одной версии Книги Перемен вы ничего не найдете о шестьдесят пятой гексаграмме. Шестьдесят пять — это число для истинно верующего, конец линии, конец всех линий.

Иония глубоко верит в это, только это чувство заставляет его двигаться вперед все эти долгие бессонные ночи. Он, и никто другой, нанес вот эти линии на лист бумаги, но когда это было? Видимо, давно, так как Иония не может припомнить, а ведь он никогда ничего не забывает. Он не верит в мелочи, ибо для человека без прошлого их просто не существует.

Но где сейчас этот лист?

Он снова просматривает записи, но этих страниц не хватает: нет диаграммы, взятой из «Шуо-Куа», на которой течение жизни запечатлено в виде замкнутой последовательности, и нет еще одной диаграммы, почерпнутой из лекций Рихарда Вильгельма, на которой изображены шесть точек, расположенных вокруг звездочки. Иония закрывает глаза и явственно представляет себе пропавшую схему. Точки помечены движением по часовой стрелке — глубина, покой, пробуждение, слабость, удержание, чувствительность, радость, творчество. Диаграмма жизни, развертывающаяся в пространстве и времени.

Многие думают, что «И Цзин» — это календарь. Но есть немногие, и Иония из их числа, кто видит в Книге Перемен путеводную карту, и карту незавершенную.

В бунгало он один. Кристиана ушла раньше, и теперь он сидит в одиночестве со всеми своими записями, полным чемоданом информации, вечностью слияния — да, почти что с вечностью. Но одни предметы исчезли, другие надежно зафиксированы. После того, как предсказательница покинула его, хохочущего, на берегу, он провел целый день в поисках пакета, присланного ему Койотом. Никаких следов. Ничего. Трубка словно сквозь землю провалилась. Иония уже начал сомневаться, был ли вообще пакет или был ли тот человек действительно почтальоном.

Несомненно одно — в сети произошел какой-то сбой. Он никогда так долго не был без работы. Он через день наводит справки, но нет — ничего, никакой работы, никто не звонит ему в Иерусалим. Он стал никому не нужен. Иония даже позвонил Максу, чтобы просто узнать, не появлялся ли кто, но и Макс никого не видел. Все происходящее не доставляет Ионии неприятностей, жизнь продолжается в своем ритме, и это он тоже почерпнул в Книге Перемен, и он знает, что нет на свете способа познать движение жизни.

В последнее время он все чаще задумывается о том маленьком мальчике, каким он был когда-то, он до сих пор помнит то ощущение в пальцах, которыми он держался за Стену Плача, острый угол света, падающий на высокие камни и отражающийся прямо ему в глаза с поднебесной вышины. Он построил жизнь на мелкой пыли. Может быть, он допустил ошибку, может быть, человек не смеет двигаться назад, в прошлое, может быть, есть только одно, дозволенное ему направление. Но в таком случае это Кристиана — знак, символ, к которому можно прикоснуться, нечто, стоящее не на пепле и темном таинстве.

Отец Малахия Килли никогда прежде не бывал в городе Вальнерине. Он знает, что где-то неподалеку расположен Умбрини, самые древние руины Италии; от города мало что осталось, кроме нескольких стен из раскрошенного кирпича на склоне невысокой горы. Остатки нескольких башен. Ниже на том же склоне — поля и фермы, лают собаки. Малахия не знает, что произрастает на этих полях. Сам городок мал, втиснут в узкую долину, приезжают туда почти исключительно студенты колледжа из соседней Перуджи. Сюда стоит приехать, чтобы погулять по лесу, звездный час же самого городка давно миновал. Он сел в поезд в Риме и вышел на станции Фольджино, в другом крошечном городке на склоне местных холмов. Именно здесь союзники встретили во время Второй мировой войны самое ожесточенное сопротивление. Местность гористая, позиции противника хорошо укреплены, и их было практически невозможно взять наземной атакой. На станции его встретила молодая женщина, опиравшаяся на капот маленькой машины с откидным верхом. В руке у женщины стакан шампанского, в котором плавает долька какого-то фрукта.

— Добрый день, святой отец. — Свободной рукой она открывает дверцу. — Как доехали?

Он садится в салон. В машине пахнет персиками. Они едут по второстепенным дорогам, ветер шевелит волосы женщины. Она наконец сдается на его милость и снимает с волос тонкую серебряную застежку. Отпущенные на волю волосы свободно вьются за ее спиной, как крутящаяся на ветру эбонитовая накидка, Малахия чувствует, как это зрелище возвращает ему былую молодость. Всю поездку он чувствует себя некомфортно, единственное, чего он хочет, — это поскорее вернуться в ледяные объятия стен Ватикана, снова обрести покой и тишину. Там он — скромный слуга, занимающий весьма низкое место в иерархической цепи зловещих заговоров, далекий от трона наследования, внутренний механизм огромной христианской империи по большей части не касается его бытия. Здесь же он оказался, чтобы заплатить долг, это следствие телефонного разговора, голоса Русского, последнего задания.

Женщина не представляется, да он и не спрашивает ее имени. Он смотрит прямо перед собой, когда они сворачивают на длинную подъездную дорогу, ведущую к большому дому, построенному на склоне высокого холма. Это уже не часть его мира, он не хочет снова чувствовать себя любопытным путником, который с вожделением и душевным трепетом открывает все незнакомые и новые двери. Они останавливаются у старой конюшни, укрытой под зеленой сенью деревьев. Конюшня расположена вдали от дома, легкий ветерок шевелит кроны, листья колышутся, словно мелкие волны, мелькающие, словно зеленые язычки. Большая дверь конюшни приоткрывается, щель чревата темнотой, да и вообще света здесь маловато.