Ключ от наручников пристегнут к поясу охранника. Анхель едва не вывихивает кисть из сустава, когда кровать от торопливого движения едва не переворачивается на бок. Анхель останавливается, переводит дух и возобновляет попытку — уже неторопливо и основательно.

Пока охранник не пришел в себя, Анхель извлекает из его кобуры пистолет. Тяжелый холодный металл о чем-то напоминает ему, но в голове Анхеля туман, он не может ничего вспомнить и не может ясно мыслить, он знает одно — надо поскорее убраться отсюда. Какое счастье, что в этом заброшенном складском помещении сейчас никого нет. Он не хочет никого убивать и думает только о бегстве. На улице льет дождь. С него сняли всю одежду, а в одном белье он далеко не уйдет. Это «серый» район Сан-Франциско, вымокший и одинокий Анхель пробирается между кучами какого-то хлама, спотыкаясь в темноте пространства между Потреро-Хилл и Бэй-Вью. Это место не обозначено на картах туристических проспектов, оно скрыто от посторонних глаз холмами и узкими дорожками, по которым не ходят слабонервные.

На ступенях местной церкви Анхель находит старый армейский камуфляж и футболку. В церковь он забрел, повинуясь внезапному желанию помолиться, но сейчас все мысли о святости этого места улетучились — в неверном свете тусклого фонаря он стоит среди использованных игл и битых ампул, чувствуя, как холодный компресс промокшего белья давит ему на ноги. Он снимает белье и стоит голый и дрожащий от холода, прежде чем решается наконец влезть в последние земные пожитки Хосе Амабле.

Если бы он потрудился отойти от церковного крыльца на несколько шагов, то нашел бы в кустах, обрамляющих цоколь церкви, раздетый труп Хосе — без рубашки и штанов. Этот человек умер от укола — разбитые надежды и фальшивая грин-карта, на которую были потрачены последние сбережения. Разумеется, все это похоже на кошмарный сон или триллер, но игла все еще торчит в вене между пальцами ног, а если подойти поближе и принюхаться, то можно уловить кислый запах наркотика, витающий над этой некогда живой плотью.

Но Анхель никуда не идет и ничего не ищет, да и какой в этом смысл, ведь сам Хосе снял одежду с убитого им неделю назад в поножовщине Фернандо Ча-Ча Инуреры. А еще за две недели до этого Фернандо выиграл футбольное пари у Большого Дэна Вашингтона и забрал у него эту форму, которая досталась тому от брата Йо-Йо, последние шмотки которого армия прислала его родным, засунув самого Йо-Йо в гроб и оставив гнить в земле Эль-Сальвадора, где он на самом деле, вздумай вы спросить у него самого, не был никогда в жизни.

Анхель снова под дождем. Штаны стоят колом, ботинки хлюпают, рубашка воняет застарелой грязью и болезненным потом. Мимо проезжают машины, но никто не останавливается, спеша отвернуть в сторону, мигая фарами ближнего и дальнего света. Здесь никто не хочет привлекать к себе лишнего внимания.

— Эй, парень, чего ты хочешь?

Анхель не видит лица, голос тих и выползает откуда-то из-за покосившегося крыльца.

— Ты — не Койот?

— Нет, парень, я никакой, к хренам, не койот, что ты мелешь? — В темноте раздается смех.

— Я хочу сказать, не видел ли ты Койота? — Анхель подходит ближе к крыльцу, отбрасывает волосы с лица. Господи, как же он устал.

— Ты, кажется, сильно заблудился, hombre.

У Анхеля хватает сил только на короткий кивок.

— Ты как себя чувствуешь? Выглядишь ты просто дерьмово.

— Я просто хочу спать. Я хочу… — Он не может закончить фразу, так же как не может подняться на крыльцо. Он медленно оседает на землю, не выдержав тяжести дождя. Частью сознания он чувствует, как его поднимают за руки. Чей-то голос говорит:

— Сюда, сюда, из этого дерьма.

Но это последнее, что он помнит.

Вернувшись в машину, Амо достает из «бардачка» пистолет и кладет его себе на колени. Он не знает, что будет дальше, но не хочет попасть впросак безоружным. Амо выкуривает несколько сигарет. Ветер усиливается. Амо достает книгу Нового Завета, которую он захватил, выходя из дома, и кладет ее рядом с собой. Библия и пистолет. Он смотрит сначала на пистолет, потом на Библию, потом выбрасывает ее в окно. Книга падает на землю, обложка сразу же пропитывается водой. Амо заводит мотор и трогается с места, направляясь в город, бормоча еврейские слова. Древний, как мир, язык. Короткие молитвы, просьбы о наставлении во времена раздоров. Что может, в конце концов, знать жалкий человек?

Когда Анхель просыпается, штанов и рубашки Хосе на нем уже нет. Он лежит — голый и теплый, — завернутый в старое индейское одеяло. Лежит он на чем-то твердом.

Комната тесная, воздух затхлый и спертый. Нет ни окон, ни украшений. В углу пара матрацев, а на стене, над изголовьем кровати, — косо прибитый крест. Анхель делает усилие и неуверенно садится. Откуда-то, наверное, из соседней комнаты, доносится тихий стон и гортанный возглас: «Madre de Dios». В изножье кровати он видит сложенную стопкой сухую одежду.

Скрип двери.

— Привет, морячок, явился на свидание?

Анхель пытается произнести «Подождите», но он еще слишком слаб, и все кончается тем, что он падает с кровати и мгновенно засыпает на грязном полу.

Когда он просыпается в следующий раз, то снова лежит в кровати, рядом с которой кто-то поставил стакан воды и положил начатую упаковку аспирина. Он глотает таблетки и не рискует больше вставать с постели.

Поганое утро. Просто жалкое утро. Анхелю хочется плакать. Он одет во все новое. Удивительно, он может самостоятельно ходить и не испытывает при этом особенно сильной боли. В коридоре серый полумрак. Он останавливается в дверном проеме и прислушивается, но не слышит ни единого звука. Наверное, это своего рода бордель, в этом он не уверен, но понимает, что это место, куда постоянно приходят и откуда постоянно выходят люди. Коридор ведет вниз и наружу. С улицы это призрачное сооружение с прокуренными стенами, пропахшее потом множества тел. Это место, где никто не живет, где лестницы скрипят под ногами и где лампочки не освещают ничего, кроме темноты. Для Анхеля этот дом — притча, иносказание. Это место, о котором он никогда больше не услышит и которое он никогда не будет вспоминать. Но странное дело, в этом доме можно получить все ответы на самые мучительные вопросы. Это так очевидно, что между мышами и тенями возник черный рынок, будьте уверены — это рынок только для своих, но информацию здесь можно получить пугающе чистого качества — если заплатить нужную цену.

Но он не станет задерживаться здесь ради сделки — нет, это всего лишь краткая остановка на пути к выздоровлению. Когда он в очередной раз выбирается на утренний свет и вдыхает вязкий воздух следующего дня своей жизни, эти рынки рушатся, а дом впадает в презрительное молчание жестокой цензуры. Здесь нет ничего, чему бы он не научился на других тяжких путях постижения истины.

В правом кармане брюк Анхель обнаруживает приколотую булавкой бумажку в пять долларов — как раз хватит на чашку кофе, пачку сигарет и автобусный билет до Сан-Франциско.

Где-то в прошлом остался человек, которому он обязан самой сердечной признательностью. Вероятно, проститутка — еще одно мимолетное, навсегда ушедшее знакомство.

Он сидит справа, в середине салона, и почти всю дорогу солнце светит ему в лицо. Позади него сидят две женщины, говорящие по-испански мелодичным фальцетом, и еще одна — более молодая и не столь громогласная — с черными миндалевидными глазами и прокуренным голосом, положившая руки на спинку его сиденья. Скосив глаза, Анхель смотрит на глубокие тени между ее пальцами. У нее тонкие ненакрашенные ногти, и ему хочется, чтобы она положила свои руки ему на живот и медленными движениями гладила его. Как давно все вещи вокруг него движутся медленно и неспешно.

На Маркет-стрит он пересаживается в другой автобус, едет стоя несколько остановок и выходит за пару кварталов от арендованного Койотом дома. Последнюю четверть мили он проходит коротким, неторопливым шагом. Типичный небольшой викторианский дом с двумя спальнями и двориком с маленькой красной песочницей. Сколько времени он здесь не был? Ступени лестницы не издают ни единого скрипа, когда он поднимается наверх, лишь старомодный колокольчик звякает от влетевшего в подъезд ветерка. Вдалеке дважды тявкает собака, подавая сигнал тревоги — но кому? Дом пахнет кофе и торопливой суетой. Стол в столовой прогибается под тяжестью лежащих на нем книг. Заметки Амо о Каббале перебегают со страницы на страницу, словно само письмо — великая и страшная вещь, но еще хуже мысль о том, чтобы перестать писать. Доска полна замечаний падре Исосселеса по поводу рассуждений Георга Кантора. Анхель ничего в этом не понимает, но ему кажется, что Габриаль немного продвинулся вперед в решении своих уравнений. С потолка гостиной свисает груша, на полу под ней лежит пара потертых красных перчаток. Всю противоположную стену занимает зеркало, в него смотрит Койот, проводя свои ежедневные бои с тенью. На полу фантастическое собрание самых разнообразных вещей: портативные отбойные молотки, таймеры взрывателей, проволока, головные фонари, титановые саперные лопатки, карты, веревки, рюкзаки, шланги. В холле еще больше этого добра, и Анхель осторожно переступает через кислородные баллоны и головки взрывателей.