— Простите, что заставил вас ждать.

— Что вы, что вы. Меня это нисколько не утомило. Я получил громадное удовольствие, глядя, как работают эти люди. — Койот чертит в воздухе пальцами неопределенную фигуру.

Викарий медленно принимается рассматривать ключи, выбирая нужный. Он так долго разглядывает каждый ключ, словно ищет в зазубринах бородок какую-то потайную новизну. Некоторые ключи похожи на скелеты — длинные серые стержни увенчаны сложными металлическими коробочками. Тот ключ, который им нужен, оказывается не чем иным, как коротким стержнем из потемневшей меди, впрочем, не старше пятнадцати лет; и Койот, даже при поверхностном взгляде, сразу определил, что ключ несколько длиннее обычного и что его бородка устроена очень сложно. Небольшие возвышения и скосы по обе стороны медного полотна — да, такой замок нелегко вскрыть.

Засов замка отодвигается в сторону со звонким щелчком. Первое, что видит Койот, — это серый каменный пол, которому искусственное освещение придает коричневатый оттенок. Такое впечатление, что кто-то пролил на пол аккуратные гладкие и круглые капли чернил. Капли сливаются в дорожку, которая ведет через всю комнату к столу, за которым сидит отец Амброзе Сепульхри. Ноги его упираются в пол. Он широкоплеч, шея выгнута назад, а сам он разглядывает какую-то точку на потолке. Святой отец отнюдь не великан, скорее это тщедушный и хрупкий человек, волосы на голове почти все выпали, а глаза полузакрыты. Очки его, кажется, упали с носа на пол, разбились, и теперь осколки лежат в маленькой лужице у ног Сепульхри. Дорожка чернил продолжается с пола на сутану. На груди расплывается большое пятно, а на месте горла зияет чудовищная ухмылка какого-то странного широко раскрытого рта, который почему-то оказался на горле.

— Господи Иисусе, — тихо произносит викарий.

Рана длиной примерно четыре дюйма нанесена очень чисто и уверенной рукой. На столе лежит скальпель, и Койоту не надо смотреть дважды, чтобы сказать, что воспользовались им только один раз. Под лезвием образовался маленький подтек крови, похожий на капельку чернил, вытекших из авторучки. Глаза Сепульхри полуоткрыты, и Койот заглядывает в них, чтобы увидеть портрет убийцы. Это, конечно, миф, но ведь все мифы имеют хоть какое-то основание. Но в глазах ничего нет и ничего не будет. Отец Сепульхри мертв, холоден и смотрит ввысь, на предмет, который вознесен намного выше потолка старой церкви.

Сегодня накрапывает дождь. На пристани в домике сидит сторож и пьет из красивой бутылки виски, лучшее, какое ему доводилось пробовать за весь последний месяц. Он уютно устроился в маленькой хибарке с широким окном, откуда он видит весь причал, дождь, волны прибоя, видит, как к причалу подходят суда. Однако это маленький порт, несколько сходен, вокруг ржавчина, ничего интересного здесь, как правило, не происходит. Сторож сидит за большим, заваленным всяким хламом столом, на котором стоит старый телефон. Телефон связан с ближайшим полицейским участком, где сидит толстый шепелявый дежурный сержант, первая линия обороны, куда обращается сторож, если заподозрит неладное. Конечно, этим должны заниматься таможенники, но Италия — страна деловых людей, поэтому разные грузы все время прибывают и отбывают, а таможенники не желают вникать во все мелочи.

Возле телефона высится кипа журналов того сорта, какие чаще всего валяются на пристанях. Именно на журналах он и нашел бутылку виски, высокую, холодную, переплетенную косой красной полосой. Бутылка безмятежна, как ночь, а ведь сторожу предстоит просидеть здесь до восьми часов, глядишь, с бутылкой время потечет незаметно. Кроме виски, была еще короткая записка и тонкая стопка лир, но лиры незаметно перекочевали в чей-то чужой карман. Что же касается записки, то она тихо превращается в пепел на высокой металлической пепельнице, похожей на летающую тарелку, подвешенную к двухфутовому стержню. Крышка открывается, если сблизить два рычага, прикрепленных к краям вымазанной сигаретным пеплом посудины. На дне выгравировано изображение Мэрилин Монро. Груди торчат острыми треугольниками, длинные, как положено, ноги. Очень милая вещица, такая изящная, не хуже, чем в самых дорогих отелях. Записка была не слишком длинной. Спасибо, дескать, за службу, наслаждайтесь виски, и, вероятно, лучше всего будет поспать, чтобы не мучиться похмельем, между пятью и шестью часами утра. Кстати, в углу у стены стоит топчан, немного продавленный, но, в общем, довольно удобный для таких случаев.

Такси стоят здесь длинными вереницами, особенно на улице, ведущей к воротам на площадь Святого Петра, особенно пыльными вечерами, ближе к семи часам. Длиннющая череда их жмется к тротуару, а вокруг них вьется и кружит римское уличное движение, способное довести нормального человека до сумасшествия. Шум стоит ужасающий. Гудение клаксонов, крики водителей, тысячи туристов, заблудившихся, уставших, жаждущих ужина. Все берегут бумажники и кошельки — воры обожают эту площадь, да и кто бы не полюбил ее — место, где можно так легко обогатиться в считанные минуты. К западу от этой карусели, немного в стороне возвышается массивная римская арка, а рядом с ней одинокое оливковое дерево, своего рода символ. Ветки намокают и тяжелеют, когда начинается дождь. Под оливой, все еще сухая, на скамейке, рядом с человеком, определенно похожим на Синего Койота, сидит, дразня прохожих голыми ногами, восемнадцатилетняя девица. У нее светлые длинные волосы, по лицу блуждает счастливая улыбка, предназначенная Койоту. На ней надеты шорты, и вы же понимаете, что ни за какие блага на свете не пройдете в Ватикан с такой массой выставленной напоказ шведской плоти, а друзья, как назло, все не возвращаются. Ее зовут Вивека. По ночам ей снится Америка. Звонит телефон, и Койот отвечает, оставив Вивеку с Франсиско, высоким и смуглым красавцем, настоящим испанцем с чудесными зубами, который тоже хочет переехать в Соединенные Штаты, а сейчас отдыхает в Италии. Они собираются провести полгода в переездах, а потом осесть в каком-нибудь приличном месте. Долго вести такую жизнь им не под силу, и поэтому вопреки желаниям своих друзей и родителей они решили, что сбегут в какой-нибудь тихий городок на Среднем Западе, где в один прекрасный день они столкнутся с родителями Анхеля в мелкой дорожной аварии. Конечно, ничего из этого не выйдет, все это пустые фантазии, и рано или поздно им придется научиться жить с маленькими разочарованиями. Правда, ничто не мешает им сложить все по желанию, и Койот, возможно, смог бы сделать это, но ему некогда, он прощается с Вивекой, встает и подходит к звонящему автомату.

На противоположной стороне улицы туристы грузятся в такси, которые одно за другим с воем срываются с места. Да, чтобы ездить по римским улицам в час пик, нужно обладать незаурядным мужеством. Койот идет по улице, прикрыв голову газетой, на первой странице которой сообщение об ужасной трагедии: сегодня утром одной из этих ужасных машин-такси был сбит направлявшийся на работу в архив Ватикана священник-нигериец. Никто из свидетелей не смог описать водителя и не запомнил номер машины и теперь, при таком скопище такси, никогда не опишет и не вспомнит. Однако это Рим, католический Рим, где люди продолжают верить в ад — римляне уверены, что этот водитель, кто бы он ни был, получит свое и целую вечность будет жариться в языках пламени, — римляне свято верят в это.

В завтрашних газетах будет нечто подобное, убитый священник найден во второй половине дня в отделе хранения библиотеки Ватикана. Это настоящий шок, но сенсации не будет. Ватикан предпочитает решать такие дела тихо, в конце концов, церковь — очень гордое учреждение.

Дождь начал утихать, слышно, как капли шлепаются об асфальт, отскакивая от него под самыми причудливыми и немыслимыми углами.

— Наслаждаешься Римом? — Койот отчетливо слышит Кристиану, хотя их разделяют тысячи и тысячи миль.

— Как я могу не наслаждаться, если здесь столько разнообразных и грязных удовольствий.