Он продолжает перебирать снимки, но Сорайя смотрит только на фото Кристианы. Она долго всматривается в нее, потом переводит взгляд на Ионию, протягивает руку и касается его щеки. Он не чувствует ничего, ни малейшего трепета, он закрывает глаза, чтобы не видеть, как она проходит сквозь него. Когда он открывает глаза, ее уже нет.

— Она умерла, да? — Кристиана стоит за его спиной в кабинете. Громадное кресло, обитое оливковым бархатом, полусломанное после того, как он проспал в нем почти две недели. Кристиана касается пальцем его левого уха и начинает проводить по коже какие-то невидимые послания.

Он никогда ни с кем не говорил о своей жене, по крайней мере последние пять лет. Это не было у него в обычае.

— Ей понравились твои фотографии.

Это еще одна вещь, которую он держал в тайне, — фотографии. Но по какой-то причине он показал Кристиане несколько фотографий и дал ей понять, что он кое-что ищет.

— Что же именно ей понравилось? — говорит она, подходя к столу с улыбкой, в которой ясно читается: «Что ж, ты можешь не говорить, но я все равно буду спрашивать».

Он пожимает плечами и снова смотрит на снимки.

— Итак, чем же ты занимаешься? — спрашивает Кристиана.

— Я составитель карты.

— То есть?

— Я ищу шестьдесят пятую гексаграмму. Мне надо составить карту «И Цзинь».

— Гм-м, — говорит она. Ее мир так безмятежен, что там нет места даже терпению. — Значит, твоя жена все еще навещает тебя?

— Ты слышала, как мы разговаривали?

— Теперь я знаю одну из твоих тайн.

— Если хочешь знать, это не самая плохая из них.

— А как насчет моих тайн? — спрашивает она, не поведя даже бровью.

— Я знаю только то, что мне говорил Койот.

— И что же он говорил?

— Он говорил, что был бизнесменом в самом мирском смысле этого слова, то есть бизнесменом, который приобретал вещи и делал их и вообще мог творить чудеса.

— Если бы был особый рай для контрабандистов, то Койот был бы там королем, — говорит она. — Но сам он никогда бы тебе этого не сказал.

— Нет, об этом мне сказали другие люди, а он сказал только, что отошел от дел.

— Но это не мои тайны.

— Еще он сказал мне, что вы с ним подружки, но не любовники, и что он сам толком не может сказать почему.

— Это правда, — говорит она, пересекает комнату и останавливается перед Ионией. Выгнув спину, она наклоняется к креслу и долго смотрит на Ионию, смотрит до тех пор, пока он не поднимает глаза и не встречается с ней взглядом.

Он не может не смотреть. Как сказал какой-то человек, есть блондинки и блондинки и блондинки, но она не из них, она вообще из другого мира.

— Он отошел от дел, и мы не любовники. — Она тянется к Ионии и целует его. Это похоже на падение в пропасть. Губы ее почти сомкнуты, между ними узенькая щелочка, она слегка присасывает, когда целует, словно говоря — останься, не уходи хотя бы еще одно мгновение, — и он остается, и не проходит мгновения, как Иония чувствует, что дыхание рвется из его груди, он бросается в нее и чувствует, что погружается без остатка.

— Прости, дружище, что опоздал, с этими баптистами пришлось довольно долго провозиться.

Человек рослый и толстый, на голове ковбойская шляпа.

— Кофе, пожалуйста. — Он поднимает в призывном жесте тяжелый массивный палец и снова поворачивается к Анхелю. — Так о чем это я?

Два киоска, покрытая тефлоном стойка и повар, который показывается здесь дважды в неделю, чтобы навести порядок и приготовить обед. Анхель оборачивается, видит семь стульев с сиденьями из красного пластика и стальными ножками, которые давно стоило бы почистить, а еще дальше красную неоновую вывеску, косо висящую над окном, выходящим на парковку.

— Думаю, ты…

— …ты — Анхель, да? — Усы рывком сходятся на верхней губе, как совокупляющиеся буфера вагонов тормозящего поезда.

Встреча происходит в кафешке, место называется Десять Спящих, штат Вайоминг, — четыре стены и крыша на длинной дороге посреди густого леса в тысяче миль от цели.

— Тихий Пьяница, очень рад познакомиться.

— Привет. — Анхель недоверчиво тянет гласные.

— Меня прислал Амо. Сказал, что я найду тебя здесь. — Машет рукой. — Очень рад, что догнал тебя, пришлось поменять все планы, игру отложить, в общем, все кувырком. Ладно, подумаешь, большое дело.

— Что? — Анхель предпочитает обходиться односложными словами.

— Аспен — ты поедешь в Аспен, там ты встретишься с Койотом, он временно вышел из строя, тебе придется на недельку затаиться, и пойдешь ты к нему в следующий четверг после восьми вечера. Прости, если я испортил тебе настроение. Тебе нужны бабки? На мотель и все такое прочее? Я бы сам тебя подвез, но у меня в кузове куча лечебных пулек. — Он резко выбросил большой палец в сторону парковки. — Целебные пульки, открой только крышку, и пара тысяч этих штучек засыплют тебя с головой. Очень хорошая вещь в серьезной драке. Пойдут на восток, а потом баптисты заберут их на запад, а я двину на юг.

Официантка приносит кофе, и Тихий Пьяница одним глотком опустошает ее, ставит с громким стуком на блюдце, выдыхая горячий пар вместе со словами.

— Чудный кофеек, здесь есть где-нибудь мотель? Я поехал, а малышу пора баиньки.

— Он вообще умеет говорить законченными фразами? — На бэдже официантки значится «Шерон».

Анхель отворачивается, едва заметно улыбаясь.

— Я тут один на добрых пятьдесят миль, но я снял для тебя кроватку, в которой ты сможешь поспать недельку. — Кивок в сторону Анхеля.

Тихий Пьяница бросает на конторку десять кредиток по пятьдесят долларов.

— Включите и еду. — Шерон кивает.

— Легкой тебе дороги. — Тихий Пьяница выходит, а Шерон и Анхель остаются сидеть за столом, глядя друг на друга и слушая урчание отъезжающего грузовичка.

Проходит неделя. Анхель едет по дороге 82, извилистой, с беспорядочными неожиданными поворотами, отходящей от главной магистрали прямо на Аспен. Сорок миль неизвестности и сплошной корки льда. Не езда, а мучение. Рядом с дорогой по обе стороны валяются кучи веток, упавших на землю под тяжестью снега. Бульдозеры смели их на обочину, спрессовав в плотный вал. Мирок поваленных огородных пугал. Анхель быстро останавливает попутку.

Он не знает, что это за машина, но радуется, что в кабину не падает снег. На заднем сиденье — Джо Темпл из Питтсбурга, он никогда раньше не катался на лыжах и задумчиво взирает на горы, похожие на клочья сладкой ваты, — чуждые и неприступные. Рука безвольно висит в окне, зубы плотно стиснуты, кулаки сжаты — он явно осознает опасность дороги. Рэнди — «просто Рэнди» — ведет машину, беззаботно барабаня пальцами по пыльному рулевому колесу и ритмично раздувая щеки, как лягушка или бурундук; он не закрывает рта. Такие люди охотно жуют жвачку и сопли.

По радио играют медленный ритм, и Рэнди, наклонившись вперед, принимается крутить ручку настройки. Он явно относится к той породе людей, которые не могут делать двух вещей одновременно. Проходит около минуты, и Анхель не выдерживает. Он убирает руку Рэнди от приемника и переводит стрелку в нижний конец шкалы. Звучит старинный рок-н-ролл. Всем нравится.

— Спасибо, друг, — говорит Рэнди.

Последний раз Анхель имел дело с лыжами, когда некоторое время подрабатывал оператором подъемника в Теллуриде. Тогда он в последний раз был и в Колорадо. Как раз до приезда в Санта-Фе, когда ему надо было где-то перезимовать, сохранив руки и ноги у пылающего камина, вдыхая аромат сосны и мускатного ореха. Тогда, как и теперь, горы действовали на него успокаивающе.

Койот открывает глаза и видит сидящую рядом Кристиану. Почувствовав, что он проснулся, она поднимает руку и отбрасывает со лба прядь волос. Глаза ее красны от слез.

— Не плачь, детка, — нежно говорит он.

— Я не плачу, — отвечает она, улыбаясь, и слезы потоком текут по ее щекам.