Энергичным кивком он вытряхивает из головы все беды и принимается играть вступление к «Мг. Bojangles», смеясь своим мыслям. Бабушка встает и на мгновение задерживается в двери. Он понимает, что кто-то хочет послушать, и продолжает играть, закончив первую пьесу, он играет еще несколько песенок, а потом садится в прохладе зала и погружается в свои думы.

В эпоху Возрождения расцвело знание, и нашлись люди, пожелавшие утаить его часть. Это было совершенно новым видом искусства, безымянной вещью, искусством сокрытия, умением прятать все на ровном месте. Они построили библиотеку в библиотеке.

Кто знает, какова была их первоначальная цель — знать своего врага как себя, иметь право неподобающе вести себя, обладать, владеть и отрицать. В разгар богатейшей эпохи в мировой истории они пожелали предаться собственному богатству. Они хотели, чтобы вокруг царило запустение и беспредельность. Они хотели знать, что особенного было в том, что целый народ вдруг покинул Египет и всю жизнь целого поколения скитался в пустыне. Они хотели получить сокровища другого народа, который жил на высоких плато в Гималаях. Они хотели овладеть тайной пряности. Они хотели, хотели и снова хотели, и в конце концов они поняли, что у них нет души для полного овладения. Они стали обладателями пустых сокровищ, но и это стало призванием, ибо если не остается ничего другого, то остается само обладание.

Анхель пересекает Калифорнию под мрачным небом. Тяжелый свет, густой настолько, что кажется, что он вот-вот взорвется, придает каждому предмету свой, уникальный и неповторимый вес. Свет струится отовсюду — из океана, отражается от островов, от какого-то гудящего всю ночь котла. Рыбаки побережья кожей чувствуют этот свет и понимают, что надо укрыться от него дома. Здесь, на границе, нет места, где можно было бы спрятаться, ни одного убежища, только неумолимое и неизбежное — позади и впереди, и чувство того, что тебя застало в самой середине. Здесь рано включают свет, на машинах зажигаются фары, добела высвечивающие лица. Свет усиливается выше всякого мыслимого порога, раскаляется добела, свет, откалывающийся ослепительными полосами от преломляющих его углов. Мостовая светится, как раскаленный металл. Это и впрямь ослепляет. На протяжении всех бесконечных миль вдоль дороги выстраиваются мексиканцы — просто посмотреть на дорогу.

Джип въезжает в Энсенаду, и Анхель тратит два дня на то, чтобы пешком дойти до побережья. На выезде из Тихуаны он останавливает какого-то торговца кактусами, на визитной карточке которого значится «Торговля экзотическими растениями», но и он сам, и Анхель прекрасно понимают, что все это маскировка и прикрытие, и нет ничего легального в этих переездах из Мексики и обратно. Парень говорит, что он обыкновенный маклер, просто меняет деньги, и его не надо опасаться.

Он не подмигивает, и это единственная причина, почему Анхель садится в его машину. За ними на дороге натужно пыхтит ржавый рыдван, набитый детьми, их крошечные пальчики стучат в оконные стекла, еще дальше «форд-бронко» на толстых шинах, а дальше все теряется в дымке. Но там, позади, в безумной пустыне, где-то — задавая вопросы твердолобым серферам — движется по его следам Исосселес.

Поначалу он хочет вернуться в Нью-Мексико, но потом решает держаться побережья Тихого океана. Может быть, уехать в Орегон. Маленькие, обшитые вагонкой городки, где чуть свет открываются кафе: лесорубы — ранние пташки. Анхель разлюбил плоские пустынные пространства, в них появилось нечто зловещее. Это будет еще одна строка счета, который он, когда настанет срок, предъявит Исосселесу. Анхель отрастил бороду, по крайней мере пытается это сделать, редкая щетина покрывает его подбородок и верхнюю губу; скудная поросль волос. Ничего, для маскировки сгодится и это.

Так он попадает в Сан-Луис-Обиспо, в пригороде Пинто. Его высаживают в центре городка, прямо напротив церкви. Воскресный день. Малые детишки катаются на велосипедах, девочки носят топики, демонстрируя груди размером с чашки из детского посудного набора. Эти люди живут под вечно шелковым небом, которое никогда не портит дождем их праздник. Анхель покупает продукты, ловит машину, и его отвозят к подножию Семи Сестер, маленькой гряды потухших вулканов, начинающейся сразу за чертой городка. Когда наступит вечер, на вершины опустится туман, но пока они торчат из земли, словно зубы. Он вскидывает на плечи рюкзак и тащится в гору до тех пор, пока не добирается до достаточно высокого места на горе Епископ, откуда открывается вид на закат. Ему хочется выпить. Он вспоминает о фляжке Пены в кармане куртки. Виски в холодный вечер. Фляжка почти полна, довольно для того, чтобы напиться в дым и обеспечить себя на завтра головной болью. Правда, он думает, что до этого не дойдет. Металл холодит руку сильнее, чем виски — глотку. Он плотно завинчивает колпачок и переворачивает фляжку. Слышно, как внутри плещет жидкость. Он вспомнил, что на донышке что-то выгравировано, он видел надпись еще в Мексике. «Спроси рыбака — Красный Вигвам, Монтана». Наверное, это магазин, где она купила фляжку. Позже, перед тем как уснуть, он вспоминает свой последний разговор с Пеной; она тогда сказала, что у нее есть друг Койот, великий рыболов. Как странно, что она отдала ему фляжку. Просто, как дважды два — четыре. До вершин долетает мягкий бриз, шелестит низкая трава, из городка доносится собачий лай. Анхель никогда не бывал в Монтане.

Он долго не может заснуть, а во сне видит Исосселеса. Он видит себя ковбоем, Исосселес гарцует на сером коне в шляпе, надвинутой на самые глаза. Но узнать его можно с первого взгляда. Около четырех Анхель просыпается. Чтобы привести голову в порядок, он идет в город, съедает там блины с яйцами, сосиски, порцию бекона, потом жареную картошку, выпивает шесть чашек кофе, потом заказывает ржаной тост и ломтик пирога. Голод смотрит на него жадными глазами из всех щелей. Покончив с пирогом и раздумывая, не взять ли еще кусок, и поражаясь тому, сколько он, оказывается, может съесть, он вдруг видит крадущийся мимо кафе старый красный автомобиль. За рулем человек в темных очках, из-под которых торчит нос, похожий на птичий клюв. Это лицо знакомо Анхелю. Человек с кухни, тот, который назвал его amigoпосле того, как он украл папку. Анхелю трудно поверить в то, что они выследили его через две недели после бегства из монастыря; ведь он мог уйти куда угодно. Но человек уже здесь; он расплачивается, переходит улицу, углубляется в пихтовую рощицу, где бросает на траву пакет. Два часа Анхель прочесывает город, чтобы найти хоть что-нибудь движущееся на четырех колесах. Ничего стоящего он не находит, но мысленно он уже далеко.

Покидая город, он проходит мимо миссии Сан-Луис-Обиспо де Толоса. Крыша церкви пылает на солнце ярко-красной черепицей. Черепицу стали класть вместо соломы, которая славно горела после индейских набегов. Сколько церквей сгорело, пока они наконец не поняли, что надо делать, сколько было утрачено домов Божьих? Раньше он так не думал о церквях.

Можно было воспользоваться поездом или автобусом. В конце концов, на этом можно было выиграть время, но у него кончается наличность, и вряд ли он протянет три дня с пустым желудком. Вместо этого он надевает темные очки и выходит на второстепенную дорогу, рассчитывая доехать до Лас-Вегаса, а потом до Монтаны. Рядом с ним останавливается «валиант-64», выкрашенный в голубовато-стальной цвет. Дерево на приборной доске настоящее, гладкое, как кожа ребенка, и он спрашивает, можно ли курить в машине.

— Нет ничего в мире, чего бы ты не мог, — отвечает водитель, повернувшись лицом к Анхелю. В глазах его мерцает насмешливый огонек, седые жесткие волосы, вьющиеся, как маленькие фонтанчики, коротко подстрижены. — Джек Кроуфорд, — представляется он.

— Анхель.

— Садись. Почту за честь, если ты покуришь в моей машине.

Анхель забирается в салон, протягивает руку, они здороваются, и он достает из пачки сигарету, предлагает одну водителю. Джек затягивается и выпускает дым между губами. У него широкие насупленные брови. Рукой он тянется к заднему сиденью, что-то там ищет, потом вытаскивает широкополую шляпу гангстерского вида. Такие шляпы отец Анхеля называл «кэгни».