— Что у вас тут? — спросил он.

— Ты что пришел, гад? Ну, бейте… терзайте! Ваша власть! — с новой силой заорал Волохов, пересыпая крики отвратительной руганью.

Начальник, поглядывая с опаской на беснующегося юношу, перешел комнату и наклонился к Константину Семеновичу:

— У него припадок? Надо связать…

— Ломается. Сейчас выдохнется, — не поворачивая головы, тихо ответил Горюнов и громче, чтобы мог услышать Волохов, презрительно добавил: — Это у них называют: выкобениваться!

И Гошка услышал. Услышал и прекратил безобразную сцену. Наступила тишина. Все с любопытством ждали, как он оправдает такой резкий переход от фальшивой истерики к нормальному состоянию. Но Волохов и не думал оправдываться. Задетый за какое-то ему одному известное чувство и видя, что его крики ни на кого не действуют, что никто его не уговаривает, не успокаивает, он перестал «психовать» так же неожиданно, как и начал. Вытащив из кармана носовой платок, он высморкался, сходил в конец комнаты за кепкой и как ни в чем не бывало вернулся на свое место к столу следователя. Начальник отдела, даже не взглянув на него, вышел из комнаты.

— Будем продолжать или на сегодня закончим? — спросил вора Константин Семенович.

— Допрашивай, — сиплым голосом пробурчал Блин.

— Волохов, а ведь мы, кажется, договорились разговаривать на «вы»…

— Пожалуйста, если вам нравится.

— Вот, вот! Затем надо договориться: бесполезно нас пугать. Здесь люди грамотные, опытные, с крепкими нервами.

— А кого я пугал?

— Я не знаю, кого вы хотели сейчас испугать. Где вы учились актерскому мастерству? В колонии, что ли?

— Ладно уж…

— Учителя у вас были неважные. «Психовали» вы плохо, не натурально… Соберите пуговицы, пригодятся.

Пока Блин бродил по комнате, разыскивая оторванные пуговицы, Константин Семенович переложил передачу матери с подоконника на стол.

— Всё собрали?

— Одна куда-то закатилась. Неважно.

— Сегодня я разговаривал с вашей матерью. Она, бедняжка, сильно горюет и старалась всячески вас выгораживать. Она даже не подозревает, куда вы скатились в поисках легкой жизни.

— А куда я скатился?

— Вот видите, принесла передачу, — продолжал Константин Семенович, не слушая Блина. — Это всё вы можете взять. Конфетки были завернуты в газету. Вот она — «Смена». Газету я оставлю у себя.

— А на что она вам? Давайте уж… Куда я дену конфеты? В карманах растают.

— Сейчас я вам дам другой… чистый лист бумаги.

— А к чему портить… Газета всё равно измятая.

— Не полагается, Волохов. Вы находитесь под следствием. На газете много букв, и с их помощью можно передать какое-нибудь сообщение.

— Ну вот еще чего… Какое там сообщение.

— Правда, я смотрел, — говорил Константин Семенович, наклоняясь над газетой, — и как будто ничего нет… подчеркнутых букв или каких-нибудь пометок. Но, как говорит пословица: «Недоглядишь оком, заплатишь боком»…

С этими словами он скомкал газету и бросил ее в корзину, стоявшую рядом со столом.

— У вас есть приятель по имени Олег?

Волохов молчал, с явным подозрением поглядывая на следователя. Застигнутый врасплох, он, видимо, колебался, не зная, что ответить.

— Вы слышали мой вопрос?

— Слышал. Ну, а на что вам Олег?

— Я спрашиваю, есть у вас приятель Олег?

— Есть. А только… какой он мне приятель. Просто, так… знакомый.

— Ну, положим, просто знакомый не будет на вас тратиться. Вот это масло, папиросы, конфетки… Это он купил.

Волохов неопределенно пожал плечами:

— Денег много, потому и купил.

— Откуда у него деньги?

— А чего вы меня спрашиваете? Откуда, откуда! Отец богатый.

— Вам приходилось бывать у него в доме?

— У кого?

— У Олега.

— Нет… Возле дома бывал, а где он там живет, не знаю.

— Отца или мать Олега вы видели?

— Нет.

— Вероятно, ему было стыдно показывать вас своим родителям?

— Почему стыдно?

— А как вы думаете — почему? Кто у него отец?

— Не знаю, не спрашивал. А чего он вам дался, этот Олег?

— Как его фамилия?

Блин угрожающе поднял голову и встретил строгий взгляд Горюнова. Ему очень хотелось нагрубить, выругаться или снова закатить какую-нибудь сцену, но вместо этого он только пожал плечами и, отвернувшись к стенке, пробурчал:

— Не знаю фамилию.

— Неужели! Извините, но я не могу поверить.

— Точно говорю! Настоящую не знаю. Один раз он сказал, что фамилия у него Кашеваров, но это так… врет! Я узнавал. Никаких Кашеваровых в том доме не живет.

— Хорошо. Это я выясню. Меня интересует еще Людмила Садовская. Вы с ней давно знакомы?

— Давно.

— Ну как давно?

— Точно не помню.

— Приблизительно… неделю, месяц, год, два?

— А иди ты знаешь куда! — вдруг закипел Волохов. — Спрашивай про дело. За что взяли? За ларек? Вот и спрашивай про ларек. Привязался, как ножом в бок… Олег, Люська… Да у меня таких знакомых половина Ленинграда!

— Не надо преувеличивать, Волохов, — с улыбкой сказал Константин Семенович. — Половина Ленинграда — два миллиона. Вы имеете представление о такой цифре? Если эти — ваши знакомые — выстроятся в затылок по три человека в ряд, то они вытянутся на шоссе от Ленинграда до Москвы.

— Ну, это я так… к примеру.

— Вы хотели сказать, что у вас много знакомых…

— Конечно, много.

— Не так уж, много, как это вам кажется. Ваша мать говорила, что вы очень хороший мальчик, но на вас плохо влияют приятели. Что у вас дурная компания… На предварительном допросе вы тоже показали, что Петухов и Садовский сбили вас с толку. Так ли это?

— Ну так что? — покосившись на следователя, спросил Волохов. — При чем тут пацаны?

— Они на вас плохо влияли, подговорили вас на воровство. Так?

— Ну, пускай так.

— Затем на вас плохо влияли: Николай Чумаченко, Баталов, Савельев, Миловидов. Так?

И снова неожиданный вопрос поставил Волохова в затруднительное положение.

— А кто они такие? — после некоторого молчания спросил он.

— Неужели забыли! — удивился Константин Семенович, вытаскивая из папки листок. — Вот у меня тут записаны клички… Огрызок, Пуля, Партизан, Зануда, Султан, Грыжа, Карапуз. Дружная была компания… Нехорошо, Волохов, забывать друзей. Олег Кашеваров вас помнит… Видите, даже конфеток послал.

— До суда будет помнить…

— Чтобы вы на следствии про него случайно не вспомнили. Не правда ли?

— Может, и так.

— А вы успели забыть Чумаченко?

— Не забыл. Были такие ребята.

— Вот именно, что были. Были, да сплыли. Теперь они вам не опасны, так сказать, не влияют. Но оказывается, на свободе остались другие, не менее опасные…

— Послушай, следователь, ты что, меня совсем за дурачка считаешь?

— Я считаю вас тем, за кого вы себя выдаете, Волохов. Я же вас вижу первый раз.

— Ты всерьез думаешь, что меня такие пацаны подбили на ларек?

— Вы же сами так сказали.

— Мало ли что я говорил…

— Позвольте! Значит, вы говорили неправду?

— Выходит, так, — с усмешкой подтвердил Волохов.

Он никак не мог поверить, что следователь разговаривает с ним серьезно и ждет от него правдивых, честных ответов. Грубить, ругаться уже не хотелось. И хотя Гошка понял, что про него здесь многое знают, в душе появилось какое-то доброе чувство к этому непонятному человеку.

— Странно, — с огорчением произнес Константин Семенович. — Вполне взрослый человек… Неужели вы такой трусливый?

— Я трусливый… Откуда ты это взял?

— Изворачиваются, путают, врут, валят свою вину на других обычно трусливые и подлые души. Смелый человек не боится ответственности.

— Вон что…

— А вы не знали? Трудно с вами, Волохов… Учились в школе, кончили восемь классов и не знаете таких простых вещей.

— Ладно! Пиши. Мое это дело с ларьком. Я пацанов повел. Им деньги требовались.

— Одну минуту, — предупредил Константин Семенович и, посмотрев на часы, встал. Прихрамывая, он перешел ко второму столу.