Полковник прошелся по комнате, затем продолжал:

— Н-да! Всё, что я сейчас говорил, Константин Семенович, предназначалось, конечно, не вам, а тому доктору наук. Признаюсь, он так меня озадачил, что я промолчал. Да и что я мог ему возразить? И не то чтобы я слишком растерялся… Но ведь он доктор наук, а мы привыкли считаться с мнением специалистов. Если ученый говорит, значит, он знает. А что такое я? Я невежественный человек в этой области или, в лучшем случае, дилетант. Только потом, позднее, размышляя над его словами, я пожалел, что не затеял спора.

— Зато теперь высказались и на душе стало легче.

— Вот именно, — согласился полковник, — мне бы хотелось услышать ваше мнение. Хотя вы и не доктор наук… но вы у нас вроде справочного бюро, или лучше — педагогического консультанта.

Константин Семенович вспомнил недавний разговор с комиссаром и с улыбкой посмотрел на собеседника. Действительно, сюда часто заходили работники управления и под различными предлогами затевали разговор о воспитании. Приходилось разбираться в бытовых происшествиях или в сложных уголовных делах, и необходимо было глубже понять причины, толкающие советских людей на аморальные поступки. Но бывало, что они приходили посоветоваться о своих семейных делах или пожаловаться на школу, где учатся их дети. И Константин Семенович никогда никому не отказывал в таких беседах. Рецептов он не давал и заранее предупреждал об этом. Внимательно выслушав, он указывал на ошибки и говорил об общих принципах, законах или даже о методах воспитания. Так и сейчас. Комсомольские рейды по городу поставили перед заместителем начальника новые для него задачи, и он, по-видимому, пришел посоветоваться.

— Как же вы всё-таки относитесь к комсомольским рейдам? — спросил полковник.

— Положительно.

— Это я слышал. Но почему? Комсомольцы великолепно борются с хулиганством, со спекуляцией и другими нарушениями. Это мне ясно. Но есть ли доля правды в том, что сказал доктор наук?

— Нет. Товарищ полковник, давно и всем известно, что человек развивается в борьбе. Несмотря на это, из воспитательного процесса в школе у нас постарались изъять почти все элементы борьбы. Почти все! И это сильно чувствуется. Чего-то не хватает! Как раз в этом возрасте и голова и руки жаждут активной творческой борьбы, а борьба сведена к проценту успеваемости. Именно поэтому молодежь с таким пылом ухватилась за патрулирование. Это борьба! И не только физическая, но и идейная… Послушайте, о чем спорят комсомольцы с задержанными нарушителями. О государственном устройстве, о свободе личности, о культуре, и конечно о коммунизме. А борьба мнений создает убеждения!

Константин Семенович выписал наколотые на газете буквы, расставил знаки препинания, переписал всё на чистый лист бумаги и еще раз внимательно прочитал:

«Гоша, держись на поверхности. Они ничего не знают и знать не будут. Всё в твоих руках. Признавайся ровно на два. Выручим после суда».

Странное сообщение. Ни шифровки, ни условных выражений, и даже слов воровского жаргона не было. В туманной фразе «признавайся ровно на два» заключался простой смысл: признаваться в краже. За кражу статья уголовного кодекса предусматривала наказание до двух лет заключения.

Очевидно, за Волоховым были и другие, более серьезные дела. Об этом же свидетельствовала и первая фраза: «Держись на поверхности».

Отправить таким способом сообщение подследственному мог только человек неопытный, но безусловно грамотный. Ни одной орфографической ошибки.

С уличной операции вернулся Алексей Николаевич Глушков, следователь отдела, стол которого стоял возле второго окна. Распахнув дверь, Глушков обернулся в коридор.

— Вон туда! Видишь, скамеечка… вот, вот. Посиди немного, — сказал он, закрывая дверь.

— Ну всё, Константин Семенович. Вопрос ясен. До этого у них были две попытки ограбления ларьков. В одном случае помешали, а во втором — не могли сломать замка. Мальчишка всё показал на месте и рассказал. Вот протокол…

Говоря это, следователь положил перед Константином Семеновичем протокол уличной операции и, опираясь руками о край стола, спросил:

— Прокурорше звонил?

— Нет. Садовского мы решили отпустить.

— Это правильно! Петухова тоже отпустим. Паренек в общем неплохой. Между прочим, юннат. Голубей любит и всяких животных. Прокурорша всё равно не даст санкции. Да и дело-то гроша ломаного не стоит.

— Дело не в деле, а в мальчишке, Алексей Николаевич.

— Я понимаю! Давай возьмем санкцию у прокурорши и подержим еще одну ночь. А к вечеру завтра обоих и отпустим. Я думаю, что двух суток им за глаза хватит. Сидеть в одиночке — это сильно действует. А сейчас пропесочь как следует!

С этими словами Глушков направился к двери, но Константин Семенович остановил его:

— Подожди минутку, Алексей Николаевич. Вот полюбуйся. Эту газетку мамаша Волохова с конфетами принесла. На свет посмотри. Видишь, наколото. А вот и текст.

Алексей Николаевич прочитал послание и почесал переносицу:

— Любопытно! Неужели у них большая компания?

— Большая не большая, но кто-то есть. Выяснили его кличку. Оказывается — Блин.

— Блин? — переспросил Глушков и снова почесал переносицу. — Что-то знакомое…

— А помнишь, весной дело с ограблением магазина на Васильевском острове?

— Да, да, да… мальчишки, школьники, дверь сломали.

— Организатором группы был Гошка Блин. Мы его тогда искали, но так и не взяли. Заметь, что и Садовский и Петухов из той же школы.

— Но эти ребята никого больше не знают. Я им верю. Блина мы, конечно, арестуем. Кстати, он уже совершеннолетний. Объективных данных для прокурора…

— Объективные данные? Вот они! Видишь, сколько добра, явно ворованного. К тому же и наколотая газетка.

— Тогда я пойду оформлю, а ты поговори с Петуховым. Волохова будешь допрашивать?

— Сегодня? — спросил Константин Семенович и посмотрел на часы. — Посмотрим, что Щербаков выяснит.

— Ну, добре! — Глушков распахнул дверь и крикнул в коридор: — Петухов! Где ты там? Иди сюда! Не бойся, он тебя не съест!

Большеголовый, с ярко-рыжими волосами, с веснушками, щедро рассыпанными по всему лицу, мальчик нерешительно подошел к столу.

— Садись, Петухов! — приказал Горюнов, указав рукой на стул.

Мальчик сел и с явным страхом посмотрел на Константина Семеновича. Встретив суровый взгляд, опустил голову.

— Так я пошел! — громко сказал Глушков. Кивнув головой на сильно перепуганного Петухова, он подмигнул и вышел из комнаты.

Константин Семенович переложил в ящики лежавшие на столе вещи Волохова, перенес на подоконник продукты, прочитал протокол уличной операции, полистал дело. Умышленно затягивая начало разговора, он наблюдал за мальчиком.

Всё это время Петухов неподвижно сидел в позе пришибленного горем и только изредка глубоко вздыхал.

— Как тебя зовут, Петухов?

Не поднимая головы, мальчик беззвучно пошевелил губами.

— Не слышу! Погромче!

Петухов шмыгнул носом, откашлялся и тихо произнес:

— Максим.

— Максим! Хорошее имя. Кинокартину «Юность Максима» смотрел?

Вместо ответа мальчик кивнул головой.

— Опозорил ты свое имя, Максим! Как по отцу? Отчество твое как?

Петухов поднял голову и большими глазами, в которых можно было прочесть страх, и отчаяние, и горе, и даже любопытство, посмотрел на следователя.

— Что это ты вдруг оробел? Когда воровать пошел, не боялся, а здесь испугался. Я спрашиваю, как зовут отца?

— Не знаю. У меня нету…

— Отца нет. Так и запишем. А мать?

— Мать есть.

— Где она работает?

— Она портниха. В ателье мод работает.

— Портниха!? — с удивлением спросил Константин Семенович.

Глядя на одежду мальчика, трудно было предположить, что мать его умеет шить.

— Она у тебя родная?

— Родная.

— Ну, а как она зарабатывает? На жизнь хватает?

— Ей-то хватает, — всё с большей охотой отвечал Петухов, усаживаясь поудобней.