Оглянувшись кругом, Константин Семенович увидел сидевшего на стуле Самуила Григорьевича. В руках зампредседателя артели была повестка, а на лице застыло такое выражение, словно он только что получил и прочитал ее.

— Здравствуйте, Самуил Григорьевич! Очень рад вас видеть. Каким это ветром вас занесло сюда?

Самуил Григорьевич пожал плечами, грустно улыбнулся и ответил фразой из старинного анекдота:

— Ну, если я вам скажу, что жду здесь трамвая, вы же не поверите?

— Насчет трамвая я действительно не поверю.

— А вы зачем?

— Представьте, тоже не могу догадаться, — осторожно ответил Константин Семенович. — Боюсь, не натворили ли что-нибудь мои школьники.

— Возможная вещь. За всеми не уследишь.

— Сейчас узнаем, — сказал Горюнов и прошел к начальнику.

Проводив его глазами, Самуил Григорьевич пересел на другой стул, поближе к лейтенанту.

— А вы как будто знаете товарища Горюнова? — спросил он.

— Наш сотрудник…

— Ваш! В каком смысле ваш?

— Работал раньше здесь. Недавно перевели в школу.

— Вот оно что! А кем же он работал, если не секрет?

— В угрозыске.

— Скажите, пожалуйста… — неопределенно протянул Самуил Григорьевич.

Начальник управления ходил по кабинету, а его заместитель сидел в кресле возле стола.

— А вот он как раз и пришел! — сказал комиссар, увидев входящего Горюнова. — Здравствуй, Константин Семенович. Мы только что говорили о тебе.

Чувствовалось, что комиссар взволнован, и вряд ли из-за выселения артели. «Что-то другое», — подумал Константин Семенович.

— Сын Уварова учится в вашей школе? — спросил заместитель начальника.

— Да.

— Тем более ему удобно поговорить с отцом. Вдвойне удобно! — сказал комиссар. — К тому же он это дело начинал.

— Правильно! — согласился полковник и, помолчав, прибавил: — Миссия не из приятных.

— Садись, Константин Семенович, — предложил начальник. — Вот какая история… Обстоятельства дела сложились так, что нам пришлось задержать Уварова, сына Виталия Павловича. Сейчас он у нас. Беседует с Глушковым. Мальчишка совсем запутался. Связался с какими-то иностранными моряками, через воров доставал им документы, а сам как будто собирался поехать за границу. Паршивец… Вчера как раз пришло это судно и… кто его знает? Ждать было нельзя. Дело мы передадим в комитет, но надо бы поговорить с отцом. Как ты на это смотришь?

— Ну если надо, значит надо.

— Вот и прекрасно. Сейчас мы потолкуем с твоей артелью. Думаю, что это недолго. Потом ты поднимись наверх, выяснишь там всё, и отправляйся к отцу.

— Прежде чем говорить с отцом, я бы хотел сам разобраться. Нужно повидать сына.

— Ну разумеется! Делай как найдешь нужным, — сказал комиссар, нажимая кнопку звонка. Когда в дверях появился Киселев, он приказал: — Позови гражданина… из артели.

Улыбка на лице Самуила Григорьевича, когда он вошел в кабинет, походила на улыбку циркового артиста в момент исполнения трудного номера, но вошел он бодрой, уверенной походкой. Не зная, кто из двух начальник, он несколько растерялся и приготовленная им фраза приветствия осталась невысказанной.

— Гражданин Фельдман, если я не ошибаюсь, вы были членом партии? — после длительного молчания, иронически спросил комиссар, усаживаясь за стол.

— Что значит был? Я есть член партии.

— Сильно сомневаюсь… Впрочем, извините. Вы правы. В данный момент вы еще член партии…

Начальник управления пристально посмотрел на Самуила Григорьевича, надел очки и пододвинул зеленую папку.

— Вы полагаете, что можно заниматься подлогами, оставаясь членом партии? — спросил он, усмехаясь.

— Какими подлогами? Первый раз слышу. Тут какое-то недоразумение… Я ничего не знаю.

— Забыли! Могу напомнить. Если вы оперативны, то мы, по-вашему мнению, за вами не угонимся? Кого вы откомандировали в Сочи на самолете для подписания задним числом арендного договора со школой?

— Да что вы… При чем тут я… Договор у нас был подписан.

— Когда он был подписан? — строго спросил комиссар.

— Я точно не могу сказать… Мне докладывали, что всё в порядке.

— Гражданин Фельдман! — остановил его комиссар. — Не теряйте собственного достоинства. Не превращайтесь в мелкого жулика. Имейте мужество сознаться в своей ошибке.

— Ошибка! Подписание договора вы считаете ошибкой?

— Это будет зависеть от вашего поведения. Ошибка это или подлог?

— Может быть, это действительно ошибка, но я к ней не имею никакого отношения.

— Кто же имеет отношение?

— У нас есть правление, председатель…

— Хорошо. Передаю дело следователю. Пускай он точно установит виновника, — сухо сказал комиссар, закрывая папку. — Константин Семенович, как видишь, дело затягивается и напрасно ты за него ходатайствуешь. Не ошибка это! Самый настоящий подлог! Так и будем расценивать. Всё! Больше я вас не задерживаю.

— Извините, пожалуйста, но почему вы говорите «подлог»? Договор подписан с директором школы, — оправившись от первого потрясения, начал Самуил Григорьевич.

— Я директор школы, — перебил его Константин Семенович.

— Но я же не знал… Вы мне ничего не сказали…

— Вы что… идиотами нас считаете? — рассердился вдруг комиссар. — Гоните на самолете человека в Сочи…

— У меня есть свидетель, — вмешался Константин Семенович. — Она подтвердит, что в артели было известно о моем назначении. Кстати, она и договор печатала.

Самуил Григорьевич понял, что дело его безнадежно, но сделал еще попытку вывернуться:

— Ну хорошо. Я знал, но ведь приемо-сдаточный акт еще не подписан и Марина Федотовна числится директором. Если она подписала договор, он имеет законную силу.

— Я вижу, что гражданину Фельдману хочется втащить в это дело и запутать побольше людей, — холодно проговорил полковник. — Одному скучновато.

Видимо, это замечание сильно подействовало на Самуила Григорьевича: он даже вытянул вперед руку, как бы защищаясь.

— Хорошо. Я виноват. Один я. В самом деле, надо иметь мужество признаваться в своих ошибках. Я должен был поговорить с товарищем Горюновым, и он бы подписал договор…

— Самуил Григорьевич! — с упреком сказал ему Константин Семенович. — Уж если признаваться в ошибках, то признаваться до конца. Вы знали, что договор я не подпишу, а потому и поторопились.

— Пускай так. Но что же теперь делать? Ну случилось… Ну я виноват… Но ведь я не для себя!

— А если бы вы для себя такой номер выкинули, мы бы вообще не стали разговаривать, — сказал комиссар, снова пододвигая к себе папку. — Дело я оставлю здесь, и если вы исправите свою ошибку, тут мы его и похороним.

— А что я должен делать?

— Срок аренды кончился. К началу учебного года вы должны очистить школьный подвал.

— А куда деваться?

— А это уж ваше дело.

— Но срок! Осталось меньше двух недель. Мы не успеем…

— Гражданин Фельдман! Я не собираюсь торговаться. Если директор школы найдет возможным продлить переселение, договаривайтесь с ним, но по первому его требованию… Вы понимаете, о чем я говорю.

— Вы совсем не считаетесь с нашими интересами…

— Когда нужно считаемся, но вопросы воспитания детей вне всякой очереди. Ваша продукция погоды не делает… Всё! Мы и так вас долго задержали…

Самуил Григорьевич вздохнул и понурив голову направился к выходу.

Прежде чем подняться наверх, Константин Семенович позвонил из приемной Глушкову и предупредил, что сейчас придет.

Игорь сидел в коридоре и был так погружен в свои мысли, что даже не заметил проходившего мимо директора школы.

— Здравствуй, Алексей Николаевич! Как жизнь?

— Сам видишь! — крепко пожимая руку бывшему начальнику, ответил Глушков. — Думал, что осталось только документы подшить, а дело всё тянется и пухнет. Сейчас передаем в комитет.

— Я по старой памяти получил от комиссара задание, — начал Горюнов.

— Знаю, знаю. Сегодня утром обсуждали.