— Я не буду вас ни в чем убеждать, Машенька, — мягко проговорил Антон, — но у меня к вам огромная просьба. Обещайте, что вы ее выполните.

— Для вас, Антон, все что хотите, — легко согласилась я.

— Это очень серьезно. Правда, — неожиданно нахмурился Антон.

— Хорошо, — глупо и не к месту улыбнулась я в ответ.

— Берегите его, Машенька, — сказал уже серьезно Антон, — он хороший.

— Кого беречь, Антон?

— Никиту.

— От кого его беречь?

— Ото всех. А больше всего от себя самого.

— Я вас не очень понимаю.

— Да я и сам, старый дурак, не знаю, что говорю…

— Продолжайте, — подбодрила его я.

— Понимаете, Машенька… У Никиты талант, подлинный, настоящий. Он сам этого пока не знает, но я вижу, чувствую… Еще в академии, когда я у них преподавал, я понял про него все. Это было видно.

— А потом?

— А потом он стал разрушать себя. И чуть было не погиб.

— Как это, чуть было не погиб?

— Это долгая история, мне не надо было, наверное… Но уж все равно.

— Это был несчастный случай?

— Нет, что вы! — замахал руками Антон. — Избави бог. Это было по-другому. Это было внутри его. Он и сейчас мечется, разрывается между заработком и призванием, и деньги портят его, губят.

— А разве нельзя совмещать?

— Мы же говорили уже сегодня, — раздраженно ответил Антон. — Только целиком, полностью, без остатка надо быть в том, что тебе дано. Иначе… — Он остановился, подыскивая слово.

— Иначе, дар уйдет? — спросила я.

— Вот-вот, — обрадовался Антон, — как вы правильно сказали. Дар уйдет!

— А разве дар и признание — это несовместимые вещи?

— Конечно! Это почти одно и то же. Я не верю в непризнанных гениев.

Если Бог дает человеку талант, то он и награждает его энергией для продвижения своего таланта по миру. Но, к сожалению, в нашей северной холодной стране умы развиваются медленно, и порой признание здорово отстает по времени. И за это время талант успевает погибнуть. Взять хотя бы ваших любимых поэтов. Бесконечный список.

— Но это же страшно?

— Это страшно, однако это и прекрасно, — возразил Антон. — Ни одна звезда не уходит с неба, не оставив после себя следа. И мы, когда смотрим на звезды, становимся лучше, добрее и ближе друг к другу.

— Кто это становится ближе друг к другу? — Никита спускался с лестницы, застегивая на ходу рубашку. Вид у него был взъерошенный и разбитый.

— Никита! — воскликнул Антон. — Ты уже проснулся?

— Ну, я бы не сказал, что совсем проснулся, но более-менее…

— Соня, — сказала я, — мы ждем здесь тебя, чай не пьем, кофе не варим.

— Кстати! — спохватился Антон. — Кому чай, кому кофе?

— Мне то и другое, — заявил Никита, — после вчерашнего пить очень хочется.

— А что было вчера такого, чего я не заметила? — спросила я.

— А ничего и не было, — успокоил меня Антон, — просто засиделись за полночь.

— Это сейчас так называется — «засиделись за полночь», — зло усмехнулся Никита, — а на самом деле — напились водки.

— Не преувеличивай, Никита, — возразил ему Антон и добавил, обращаясь ко мне: — Ничего страшного.

— Да, я понимаю… — растерялась я.

— Никита, можно тебя на минуточку? — позвал Антон.

— Хоть на две, — легко согласился Никита, и они вышли на улицу.

После такого утреннего приветствия мне было немного не по себе, и я, чтобы снять возникшее напряжение, решила похозяйничать на кухне. Налив в чайник воды, я поставила его на газ. Потом помыла оставленную с вечера посуду, вытерла ее и убрала в шкаф. Посидела немного, подумала и взялась подметать полы.

Чайник вскипел, а мужчины все не возвращались. Вдруг я услышала душераздирающий вопль, доносившийся откуда-то из сада, и, еще не поняв толком, кто кричит, бросилась на улицу.

Никита в одних трусах стоял на траве и орал во все горло, а Антон из бочки зачерпывал воду каким-то маленьким, игрушечным ведром и опрокидывал его Никите на голову. Антон делал это так быстро, что Никита не успевал прийти в себя после первого ведра, как на него извергалось второе, потом третье, пятое, десятое…

Я застыла как вкопанная, не зная плакать мне или смеяться.

— Машенька! — прокричал Антон. — Принесите из моей спальни халат, он на двери висит, а то этот охламон простудится.

— Маша! Спаси меня! — захлебывался Никита под очередной водной лавиной.

Я вбежала в дом, взлетела по лестнице, схватила первый попавшийся халат и, перепрыгивая через ступеньки, помчалась вниз.

Никита уже не орал, а прыгал на одной ноге, склонив набок голову.

— Ухи полны воды, — жаловался он.

— Так тебе и надо, — ворчал Антон.

— Никита, возьми халат, — протянула я ему пушистый желто-розовый комок.

— Машка! Он же женский! — засмеялся Никита, разглядывая огромные махровые цветы.

— Надевай, не ломайся, — сказал Антон, — и так бедную Машеньку загоняли.

— Я не бедная, — возразила я, — и не загнанная. И вообще, пока вы тут принимали водные процедуры, я всю посуду в доме вымыла, и чайник у меня вскипел.

— Машенька, зачем же вы, — засуетился Антон, — я привык все делать сам.

— Здорово! — обрадовался Никита. — Молодец, Маня! А то так есть хочется, а особенно пить.

— Идемте скорее в дом, — заторопился Антон, — совсем вас голодом заморил.

— Ты такой, — проворчал Никита, — ты кого угодно заморишь. И голодом и холодом.

— Закаляйся, если хочешь быть здоров, — запел Антон, — закаляйся, и не бойся докторов.

— А если пропеть то же самое, но в повелительном наклонении? — спросил Никита. — Типа пойдите позакаляйте тити?

— Ну вот, — засмеялся Антон, — ты что, мне про вчерашнее всю жизнь напоминать будешь?

Мы, улыбаясь и поеживаясь от утренней прохлады, направились к дому.

— Милостивые государи, — провозгласил Никита, входя в дом, — вы не будете возражать, если я сниму трусы?

— Бесстыжая твоя морда! — замахнулся на него Антон.

— Так ведь мокрые! — оправдывался Никита. — Вдруг цистит, простатит или, не побоюсь этого слова, энурез?

— Так бы и дал по морде больно, — сказал Антон, — хоть бы Машеньку постеснялся!

— А чего стесняться, мы ж почти родня! — удивился Никита.

— Тем более, — возразил Антон, — близкие люди должны быть друг с другом особенно деликатными.

— Это еще почему?

— Потому что жить им вместе долго, а обиды имеют обыкновение накапливаться, а потом хватает одной зажженной спички, чтобы хлам непрощенных обид воспламенился и смел с лица земли все хорошее, что наверняка имело место быть.

— Какой вы мудрый, Антон, — восхитилась я.

— Да, он такой, — согласился Никита. — Что бы я без него делал, ума не приложу.

— Ладно, — успокоился Антон, — иди, переодевайся. Яичницу тебе жарить?

— А как же! И яйца выбери покрупнее, понажористей!

— Вот сейчас все брошу, — буркнул Антон. — Будешь лопать какие есть.

Никита пошел наверх переодеваться, а мы с Антоном — на кухню готовить завтрак.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — предложила я.

— Что вы, Машенька. Я так давно живу один, что научился управляться на кухне лучше любой женщины.

Я присела на табуретку и стала с удовольствием за ним наблюдать. Сначала он вынул из духовки огромную чугунную сковороду и поставил ее на огонь. Потом достал из холодильника картонную упаковку яиц и тарелку с тонко нарезанными пластами бекона. Аккуратно разложив бекон по сковороде, он, чуть отойдя, серьезно полюбовался незаконченным натюрмортом и, разбив на бекон яйца, принялся крошить овощи.

Выдавив в салат лимон и заправив его оливковым маслом, Антон снова отбежал в сторону и, оценив красоту, сказал: «Вау». Когда он ставил на огонь громадную закопченную турку, в кухню вошел Никита.

— И что это мы тут делаем? — вкрадчиво поинтересовался он.

На Никите был все тот же радостный женский халатик. Грудь полностью обнажена, короткие рукава потрескивали при каждом его вздохе, а снизу торчат голые и какие-то беззащитные ноги. Но несмотря на свежесть и вполне бодрый вид, мне показалось, что Никита все утро чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Он то прятал от меня глаза, то смотрел прямо мне в лицо с нескрываемым вызовом.