— Еще бы! — засмеялся Никита, — заметил, заценил и возгордился!

Несмотря ни на что, жизнь хороша и удивительна. Я провела ночь у Никиты, а утром он отвез меня домой.

Утро вечера умнее, и это радует. Все хорошо как никогда, только надо в это поверить. И я стараюсь верить, во что бы то ни стало.

А в это утро не стало снега. Ну совсем! На корню пропал, исчез, расплавился. Обширный пустырь перед моим домом превратился в зеленовато-коричневое футбольное поле, которым дворовая ребятня не спешила воспользоваться. Поле, как и весь город, было сплошь обложено крупнокалиберными минами, и любое неосторожное движение или шаг в сторону с нахоженной тропы мог обернуться взрывом кучи собачьего дерьма, лишь слегка схваченного тонкой сухой коркой.

Среди всего этого милитаристского великолепия всюду торчали кнопки цветов мать-и-мачехи, и верилось, что зеленые победят, и коричневые скроются из глаз до следующей партизанской зимы.

Захотелось надеть что-нибудь голубое и розовое, чтобы закрепить свое замечательное настроение. Но с розовым у меня всегда были нелады, а из голубого, пригодного к употреблению по такой погоде, остались только джинсы, и я не преминула ими воспользоваться. Пуговица с трудом, но застегнулась. Правильно говорит Юлька, жрать меньше надо. С завтрашнего дня на кефир, яблоки и черный хлеб, а то в приличном обществе раздеться будет стыдно.

Чья бы, не побоюсь этого слова, корова мычала. Не далее как вчера раздевалась и не далее как завтра, быть может, разденусь вновь. Или все-таки погодить? Если бы я была умная и опытная стерва, я так бы и сделала. Пропала на недельку-другую, пусть помучается. Но из двух мучеников, первым сдается слабейший. А слабейший — не надо рассказывать кто. Так зачем мучиться, если уже сегодня нет сил? Если уже сегодня за моей спиной шевелятся и вздрагивают маленькие и прозрачные, как у стрекоз, крылья. Не белые лебединые, а крошечные, слюдяные, эльфовые крылышки, которые хоть и не могут поднять меня в облака, но состояние полета я с ними уже испытываю. А может быть, это крылья любви? Да разве они такие? Батюшки, какое грозное словосочетание — крылья любви. Но никто, моя дорогая, тебя за язык не тянул. Что сказано, то сделано, только мурашки по коже. Крупные такие, наглые. Начинаются где-то в паху и распостраняются по всему телу, как зараза, со скоростью ветра. И такая мурашкообразная ветрянка поднимается к самой голове, приподнимает волосы у корней и, немного ослабев, мчится вниз, снова через пах, по коленям, икрам и пальцам ног. Радость небольшая, я вам скажу. Микроскопический оргазм без права передачи удовольствия близлежащему товарищу по счастью.

Где ты, мой товарищ по счастью? Что сейчас делаешь? Наверное, спишь как ребенок и видишь постэротические сны? Найди там для меня маленькую блатную роль. Я буду слушаться тебя беспрекословно, и ты, заметив наконец скромную статистку, скажешь: «А вот вы, я вам говорю, барышня, подойдите поближе». И я подойду. А ты одной рукой обнимешь меня за плечи, а другой поднесешь ко рту матюгальник и крикнешь: «На сегодня все свободны!» И все станут расходиться, а мы уединимся в твоем режиссерском вагончике и будем репетировать до утра, пока ты не поймешь, что мое, хоть и скромное, но дарование, выше всяких похвал.

Но чем плоха ночь? Тем, что она имеет обыкновение заканчиваться, и наступает утро, а с ним незаметно, как старость, подкрадывается вопрос: что делать? Кто виноват, не спрашиваю, это и так понятно, без объяснений.

Виновата девочка-марионеточка, которая снова начинает переживать и дергаться. Что делать, мама дорогая?

А ничего! Быстро-быстро перебирай ножками — и на улицу, к цветам, небу, солнцу и людям хорошим и плохим. Ведь если люди нарождаются, значит, это кому-нибудь нужно?

Юлька сидела за столом в нашей конторской кухне и вяло размешивала сахар в кофейной чашке.

— Здорово! — сказала я.

— Здорово, — ответила Юлька.

— Как жизнь молодая?

— Издеваешься?

— Отнюдь. Просто спрашиваю.

— Нет, издеваешься!

— Да почему?

— Да потому. Ты на себя сегодня в зеркало смотрела?

— А что? — Я машинально поправила волосы и полезла в сумку за косметичкой.

— Ты же светишься вся, сияешь как медный таз.

— Что, так заметно?

Юлька не успела ответить, потому что на кухню влетел Савва Морозыч и заорал с порога:

— Привет, девчонки!

— Привет, Савва Морозыч, — хором откликнулись мы.

— Бородина, что с тобой? — обратился он ко мне и, налив себе кофе, стал внимательно меня рассматривать.

— А что со мной?

— У тебя не день рождения случайно? Сияешь вся как медный таз.

Я глупо заулыбалась и не нашла что ответить. Зато Юлька не растерялась:

— Это у нее косметолог новый появился. Витамины внутрь, витамины наружу. Или на рожу? Чего он с тобой делает, Манюнь?

— Да пошла ты, — разозлилась я.

— Ну, девочки, не ссорьтесь, — встрял Савва, — косметологи приходят и уходят, а работа остается. Так что поговорим о деле.

Мы заскучали и приготовились его слушать.

— Завтра в Сокольниках открывается международная мебельная выставка. Я там буду, но все сделать не успею. Поэтому мне понадобится ваша помощь. Надо будет просто походить, посмотреть, познакомиться. Если что-нибудь понравится, мебель какая-нибудь или фабрика, я доверяю вашему безупречному вкусу, можете спокойно раздать визитки и приглашения в наш салон. Каталоги посмотрите, прайсы… Ну, в общем, не мне вас учить.

— А как насчет шоколадки? — встряла Юлька.

— Какой еще шоколадки? — удивился Савва.

— Ну как же, — возмутилась Юлька, — мы, в свой единственный выходной, вместо того чтобы чистить перышки и приобретать товарный вид, будем тратить драгоценное время на улучшение вашего благосостояния?

— Не перестаю удивляться твоей наглости, — задохнулся Савва. — Уволю к чертовой матери! Будешь знать, как рыбой торговать!

— Ладно, Юлька, — вмешалась я, — имей совесть, не каждый же день выставка. Мы сходим, Савва Морозыч.

— Машину хоть дадите? — не унималась Юлька. — А то моя в ремонте.

— Ничего, как-нибудь на своих двоих доберетесь, — ответил шеф и вылетел из кухни.

Я смотрела на Юльку, Юлька смотрела в окно.

— Ну что ты опять нарываешься? — спросила я.

— Оставь меня в покое, — раздраженно ответила она.

— У тебя все в порядке?

— Я, по-моему, тебе уже сказала. Оставь меня…

— Как хочешь… Но лучше бы ты на мне срывалась, а не на нем. А то он не посмотрит… мужик все-таки… самолюбие и все такое…

— Надоело. Все надоело! Не могу даже видеть его.

Юлька стояла ко мне спиной и продолжала глядеть в окно, но я почувствовала в ее голосе слезы.

Я подошла сзади и обняла ее за плечи.

— Все будет хорошо, Юль. Все будет очень хорошо. Только потерпи немножко.

— Вот только не надо меня жалеть. — Юлька вырвалась из моих рук, пошла к раковине и стала мыть чашку.

— А я тебя не жалею. Я просто тебя люблю.

— Ну вот! — засмеялась она. — Хоть кто-то меня любит.

— Я не кто-то, я твоя единственная подруга. А в нашей жизни это не так часто встречается.

— Вот только не надо пафоса. Дружба, любовь… Не смеши меня, а то я сейчас заплачу.

— А ты и поплачь. Это иногда помогает. Только не на рабочем месте.

— Слушай, ну хватит, а? Меня уже тошнить начинает от твоего кленового сиропа.

— Почему кленового?

— Сама не знаю. Так, слово красивое подвернулось.

— Вот и хорошо.

— Что хорошо?

— Что хорошо кончается.

— Прости меня, Мань, что-то совсем нервы расшатались, месячные, наверное, скоро.

— Да ты что, Юль. Разве я не понимаю.

Мы обнялись и растроганно захлюпали носами.