Короче, удивление удалось на славу. Все встало на свои места. Нас утро встречает прохладой. Вперед и с песней. Жизнь понеслась. Как позже оказалось, кубарем и с горы. Но зачем снова о грустном?

Бородин ушел, а петух остался. И сегодня он молчал потому, что с вечера я его не завела. Как-то некогда было.

Я проснулась, но боялась пошевелиться и открыть глаза. Может быть, мне все приснилось? Но я почти не спала. Я просто впала в какое-то короткое забытье и тут же очнулась. За окном светлело. Этот свет я чувствовала закрытыми глазами. Глазам было неуютно. Нечего трусить, пора что-то делать. Хотя бы повернуться на другой бок и посмотреть, кто лежит рядом со мной. И все ли он еще там или уже исчез как утренний туман. Хоть бы всхрапнул, голос подал, ногой пошевелил. О кровати я позаботилась. Кровать у меня большая. Два на два, хоть вдоль, хоть поперек. Можно слиться вместе, как рукава одной реки. А можно лежать друг от друга на расстоянии вытянутой руки, как два кисельных берега, и не разу не встретиться.

Мы с Никитой лежали по краям белой льняной простыни с застывшими на ней желтыми цветами. Цветы слабо шевелились и медленно плыли вниз по течению. Никита лежал спиной ко мне и лицом к окну. Он дышал тихо, как ребенок. Спина его была полностью обнажена и казалась черной, как у негра. Когда он успел загореть, подумала я. Потом я подумала, что просто у него такая смуглая кожа, на которой загар держится долго от лета до лета и не смывается. Не то что у меня. Кожа белая, тонкая, загару не поддающаяся и на солнце только краснеющая. И морда красная такая. Короче, вечная суббота.

Я долго смотрела на его спину и не могла налюбоваться. Какие-то бугры, впадины, мышцы, сухожилия. А по плечам рассыпались волосы, и правое ухо безнадежно и сиротливо топорщится. Я осторожно подвинулась поближе к Никите и тихонько подула ему в шею. Он даже не пошевелился. Я дунула сильнее. Он только зябко повел плечом и натянул на себя одеяло. Соня равнодушная, обозвала его про себя я и, стараясь не шуметь, стала медленно сползать с кровати.

Нежной и невесомой нимфой выпорхнула я из спальни и на тонких цыпочках двинулась по направлению к ванной.

Только там я расслабилась и облегченно сбросила халат. Зеркало смотрело на меня моими собственными глазами. Верхние веки слегка отяжелели, а под нижними лежали глубокие голубые тени. Губы бледные и непривычно припухшие. Я провела по ним языком и почувствовала их сухость. Сразу захотелось пить. Я включила холодную воду, наклонилась и стала жадно пить прямо из-под крана. Вода лилась такая ледяная, что сводило зубы. Но мне было жарко. Я стояла на полу босиком и ничего не чувствовала.

Сначала надо поставить чайник, решила я и, выйдя из ванной, прошла на кухню. Утро набирало обороты, за окном было уже совсем светло. День обещал быть солнечным и счастливым. Я взяла чайник, вылила из него вчерашнюю воду и налила свежую. Включила газ и поставила чайник на конфорку. Потом села на стул у окна и стала смотреть на улицу. Нестерпимо захотелось курить. Сколько раз давала себе честное слово не курить натощак, но опять не выдержала, достала из кухонного загашника сигареты и, прикурив, жадно затянулась. Я смотрела на светлое безоблачное небо за окном, курила и плакала. Господи, за что? Что я тебе сделала такого хорошего, что ты в ответ не пожалел для меня этого раннего утра? Господи, чем я так отличилась, чем выделилась, что ты стал таким щедрым? Господи, прости меня, во всем и вовсю грешную. Пожалей меня, Господи, не заставляй потом расплачиваться за твою благодать.

Я чувствовала, как слезы струились длинными быстрыми ручейками по щекам, нос набухал и краснел, а рука, державшая сигарету, дергалась. Ну-ка, быстро прекрати мокнуть, приказала себе я, и стала громко шмыгать носом.

— Ты плачешь? — спросил Никита.

— Нет, — ответила я, не успев удивиться тому, откуда он здесь взялся.

— Нет, ты плачешь.

— Да, я плачу, — не стала больше спорить я и заревела в голос.

— Что случилось, дурочка, что с тобой?

— Это я от счастья.

— Маня ты моя, непроходимая! Разве так можно?

— Мо-ож-но, — выдохнула я, закрывая лицо руками и давя в себе слезы.

— Ну-ка, подвинься.

Никита сел рядом и обнял меня за плечи.

— Дай прикурить, — сказал он, беря с подоконника сигареты.

Я протянула ему зажигалку.

Мы вдвоем сидели на одном стуле, курили и смотрели на небо. Я уже не плакала, Никита меня не успокаивал. Мы молчали и, казалось, понимали друг друга без слов. На плите засвистел чайник. Мы одновременно вздрогнули, посмотрели друг на друга и засмеялись. Два голых дурака на одном хлипком стуле. И чайник, и рассвет, и облака…

Мы встретились с Юлькой по дороге на работу.

— Ты знаешь, — сказала Юлька, — все не так просто. С квартирой Самочки придется повозиться.

— А кто такая Самочка? — спросила я.

— Здрасте, приехали, — засмеялась Юлька, — а ты подумай. Наводящий вопрос для особо одаренных: чьей квартирой я сейчас занимаюсь?

— Сам Самыча, что ли?

— Ну наконец-то, дошло.

— Я просто не ожидала, что он так быстро станет для тебя Самочкой.

— А чего тянуть-то? Жизнь надо прожить так, чтобы доставить максимум удовольствия себе и минимум окружающим.

— А я вхожу в твое окружение?

— А как же.

— Значит, твоя сверхзадача, твоя благородная жизненная цель — доставить мне как можно меньше удовольствия? — догадалась я.

— Опять ты все неправильно поняла. Ты же не в счет, ты же самое что ни на есть исключение из правил, — успокоила меня Юлька.

— Спасибо, родная. Поражена и смята.

— Ну, то, что ты смята, я и сама вижу, объяснять не надо. Ночь любви отпечаталась на лице.

— Да иди ты. Просто я сегодня не выспалась.

— Теряюсь в догадках — с кем?

— Ладно, Юль, хватит уже. Я же тебя просила.

— Все. Молчу-молчу. И молчала бы всю оставшуюся жизнь, если бы мне не была нужна помощь твоего Никиты.

— Какая еще помощь?

— Чисто профессиональная. Он у нас в штате или нет?

— Не думаю, что в штате. Я как-то не интересовалась. По-моему, он у нас на подхвате, когда у наших работ невпроворот.

— Вот-вот. Мне Савва Морозыч сказал, чтобы я позвонила Никите, потому что наши все заняты.

— Так в чем же дело?

— Как я могу звонить твоему мужику через твою голову?

— Это в личной жизни он мой мужик, а на работе он общий.

— Ну, спасибо, удружила.

— Да на здоровье.

— Нет, правда, — сказала, словно извиняясь, Юлька. — Там без архитектора не обойтись. Дом старый. Балки какие-то на потолке. Самочке арки зачем-то понадобились, а там стены неизвестно из чего сделаны. Освещение принципиально все надо менять. В общем и целом, возни много.

— Короче, нехилый заказ получился?

— Это у меня он нехилый. А у тебя он был бы пустячный.

— Это еще почему?

— Ты же всегда работаешь по программе минимум, а я люблю размах, ширь, красоту и богатство.

— Красота — это не всегда богатство.

— А что такое красота? Огонь, мерцающий в сосуде?

— И огонь тоже.

— А по-простому?

— А по-простому красота — это гармония. Во всем. И в людях, и в отношениях, и в данном случае в интерьере.

— Да будет ему гармония, успокойся. Понимаешь, работа у нас такая — раскрутить клиента по полной программе. Конечно, можно было бы обойтись и меньшей кровью, но тогда и денег было бы меньше. А ты знаешь, деньги я люблю. И чем их больше, тем жизнь веселей.

— Ну, все понятно, — сказала я. — У тебя есть номер Никитиного мобильного?

— Может, ты сама ему позвонишь? — попросила Юлька.

— Не узнаю тебя, подруга, — удивилась я, — что за церемонии?

— Действительно. Что это я разделикатничалась?

Юлька записала номер телефона Никиты в свою записную книжку, мы расцеловались и разошлись по своим делам.

У меня был офисный день. Надо было довести до ума последний проект, сделать заказ на мебель, составить спецификацию, договориться со сборщиками, застолбить место в графике доставки, а также получить зарплату и прослезиться.