В грустных и не продуктивных воспоминаниях я провела полдня, бестолково слоняясь из кухни в комнату и обратно. Надо занять себя чем-то нужным и полезным, и тогда мыслей станет меньше. Они правильным журавлиным косяком улетят на юг или в какую-нибудь другую, не менее комфортную сторону света, где им свободно дышится и живется.

Я порылась по шкафам, набрала там вещичек для стирки, отнесла все в ванную и закинула в машину. Достала пылесос, прошлась по ковру и по мебели, потом по полу и зачем-то по шторам, которые хоть и сопротивлялись, но все равно периодически всасывались в пылесос и нещадно меня нервировали. Провела полиролью по мебели, влажной тряпкой по полу, вынесла мусор, полила цветы, почистила унитаз, плиту, раковину, убрала зимнюю обувь, достала весенне-летнюю, повесила на балкон шубу, вынула из шляпной коробки коллекцию из двадцати четырех шелковых платков, полюбовалась, спрятала ненужные, оставила те, что непременно буду носить, и усталая, но довольная пошла на кухню жарить себе яичницу.

Яйца на завтрак, яйца на обед, яйца на ужин. Скоро холестерин начнет вытекать у меня из ушей. Пора кончать с холостяцкими привычками, надо научиться крепко себя любить, холить и лелеять, как это положено нормальной свободной и самодостаточной женщине, а не какой-то вечно расклеенной и комплексующей разведенке.

Мужчины, как и отцы, уходят от меня за горизонт, оставляя светлые воспоминания, легкий металлический привкус горечи на губах и тошноту где-то внутри между горлом и грудью. Именно там происходит что-то томительное и тревожное, необъяснимое и не проходящее, подавляющее и зовущее. Зовущее туда, куда глаза глядят. А куда они глядят — непонятно.

Откуда эта не оставляющая меня тревога? Откуда этот вечный, как машина времени, страх? Как остановить его, оборвать его разрушительное действие, лишить топлива, на котором он работает, сломать сам его механизм, растащить на запчасти, сжечь и развеять прах над океаном?

Разве мне справиться с ним одной? Нужен кто-то добрый и мудрый, который бы крепко держал меня за руку и силой своей и невозмутимым спокойствием тормозил судорожную вибрацию моего пульса. И сердце, приходя в себя, билось бы тише, а кровь бежала по жилам медленнее и ровнее.

Но на свете счастья нет. А где покой? Где воля?

В дверь позвонили в тот момент, когда я сурово разделывалась с яичницей. Спрашивать «кто тама?» я так и не приучилась и открывала дверь всем желающим на меня посмотреть. В этот раз сделать это решил Никита. А посмотреть было на что. С утра без грима, без укладки, в старых линялых джинсах и растянутой майке я предстала пред его светлые смеющиеся очи во всей своей первозданной красе.

— Привет! — сказал Никита и застыл в ожидании на пороге.

— Какие люди! — оригинально ответила я.

— Я зайду? — спросил Никита.

— Вообще-то приличные люди звонят, прежде чем упасть на голову вот так с бухты-барахты.

— А я и звонил, весь день вчера и сегодня.

— А я где была?

— А ты была недоступна.

— Да ну?

— Правда-правда. Проверь свой телефон. Может быть, он отключен?

— Проверю, — многозначительно пообещала я.

— Ну что, я так и буду на пороге стоять или ты меня в дом пустишь?

— Что с тобой поделаешь, заходи.

Я освободила от своей фигуры дверной проем, и Никита вошел в прихожую.

— Какая-то ты сегодня не такая, — заметил он и застыл в нерешительности.

— Ненакрашенная просто и неодетая.

— Нет, — возразил он, — ненакрашенную и неодетую я тебя уже видел. Тут что-то другое.

— Что другое?

— Колючая ты какая-то и испуганная при этом. Как ежик в тумане.

— Здрасьте, приехали, — обрадовалась я, — спасибо кисой не назвал или лапой чьей-нибудь. Ежик — это оригинально. Я бы сказала, мощно, образно, ощутимо.

— Давай поцелуемся, что ли?

— Интересное предложение, — уклонилась я. — Обещаю его рассмотреть в самое ближайшее время.

— Мы так и будем в прихожей стоять или ты меня в комнату пригласишь?

— Ах да, я и забыла. Проходите, пожалуйста, но лучше на кухню, я там ужинать изволю.

— А я тоже изволю ужинать, — сказал Никита, потирая руки, — чего у нас там вкусненького?

— Яичница. И салат могу сделать из позавчерашних огурцов.

— Замечательно! Салат и яичница — это здорово. Это я люблю.

— А что ты еще любишь? — спросила я.

— Еще я люблю мясо, водку и тебя.

Я вздрогнула и напряглась.

— Именно в такой последовательности?

— Именно в такой.

— Обидно как-то, не находишь?

— Не нахожу, — гордо ответил Никита. — Понимаешь, мясо-водка — это то, что, всегда под рукой, на крайний случай в магазин можно сбегать и купить. А ты — это что-то неподдающееся моему пониманию. Что-то опасное, тревожное, манящее и в то же время ненадежное и исчезающее. И такое, без чего я уже не представляю, как можно жить. Поэтому мясо и водка на первых, но низких ступенях, а ты на последней, но высокой.

— Не пойму, смеяться мне или плакать?

— Смеяться всегда лучше, чем плакать.

— Ну не скажи. Порой и поплакать полезно. И даже приятно.

— Ну, это вам, бабам, виднее, — не стал спорить Никита.

— Да, мы такие. Особенно я. Просто учебное пособие по тому, как сделать себе больно. Вот и сегодня…

— Что сегодня?

— Да так, ничего.

— А если подробнее?

— Почему ты мне не позвонил? — спросила я.

— Я же объяснил, кажется. Могла бы и сама мне позвонить.

— Ну ладно, — успокоилась я, — что мы, в самом деле, как дети? Ты не позвонил, я не позвонила. Какая, в сущности, разница. Садись, я буду салат резать, а ты мне рассказывай, как провел свободное от меня время.

— Свободное от тебя время я провел плохо.

— Неужели? — не поверила я.

— Плохо, — повторил Никита, — но продуктивно.

— Как это? — не поняла я.

— Продуктивно потому, что на горизонте замаячили деньги в виде интересного заказа от твоей фирмы. Да ты, наверное, и сама знаешь?

— Не знаю, — зачем-то соврала я.

— Ну как же? — удивился Никита. — Позвонила твоя коллега и подруга в одном лице Юлия Васильевна и от имени вашего руководства предложила мне поучаствовать в небольшом проекте по перепланировке одной квартиры.

— Ах, да, — продолжала притворяться я, — что-то припоминаю.

— Ну вот. Промудохались с ней целый день с замерами, а сегодня помотались по стройрынкам, присмотрели кой-чего.

— То есть от души поработали?

— Ну да, не зря.

— А почему плохо? — нарывалась на грубость я.

— А я сказал «плохо»? По-моему, хорошо.

Так тебе и надо, дуре ревнивой. Получите и распишитесь.

Вот оно! Впервые про себя я проговорила слово, которое боялась произнести вслух. Оказывается, крыса-ревность уже давно мотает перед моим носом своим наглым ощипанным хвостом, а я делаю вид, что ничего не замечаю.

— Ну, все хорошо, что хорошо начинается, — фальшиво обрадовалась я.

— Вот за это мы и выпьем, — сказал Никита и вышел из кухни.

Назад он вернулся с пластиковым пакетом и достал из него красивую зеленую бутылку без этикетки.

— Что это такое? — спросила я.

— Это настоящие «Киндзмараули». Мне друг привез из Грузии. И хотя обычно я предпочитаю водку, сегодня мы будем пить красное вино.

— И это почему-то радует.

— Почему-то да.

— Но у меня нет под него подходящей посуды.

— Неужели не найдется в доме двух одинаковых бокалов? — усомнился Никита.

— Даже одного. Посуда бьется у меня как ненормальная, просто выпрыгивает из рук при каждом удобном и неудобном случае.

— Значит, ты счастливая, потому что посуда бьется исключительно к счастью.

— Да уж, счастливей не бывает.

— Не грусти. Я подарю тебе фужеры ко дню рождения.

— Бесполезно. Они у меня проживут недолго. Вот у Юлии Васильевны, например, ничего не бьется. Однажды даже полка с ее коллекционными чайниками упала, и ни один не разбился.