Я помню дикий пляж на берегу Сырдарьи. В реке никто не купается. Слишком сильное течение. Да и вода, несущая тонны песка, мутная и тяжелая как ртуть, совсем не приносит облегчения и прохлады. Граждане отдыхающие собираются на высоком крутом берегу, у источника. Так празднично и многообещающе они называют вонючий сероводородный фонтан в центре круглого неглубокого бассейна. Из бассейна выходит узкий железобетонный желоб, который спускается вниз метров на тридцать и там резко обрывается над берегом реки, служившим когда-то строительной свалкой.

Мои сердобольные одноклассницы вытащили меня из дома, из моего самовольного и самодостаточного заключения и в приказном порядке повели на улицу с целью подлечить ультрафиолетовыми лучами, горячим кислородом и водой, пахнущей гнилью и тухлыми яйцами.

Нашим любимым развлечением было строительство запруды в бассейне перед желобом. Большие вроде девочки, а замашки детские.

Из камешков, кирпичиков, песочка и других подручных средств возводилась небольшая запруда. И когда воды в бассейне набиралось достаточно, все садились паровозиком в желоб и ждали, чтобы кто-нибудь сверху открыл заслонку и вода, сметая на своем пути все препятствия, с бешеной скоростью понеслась вниз, с грохотом врезаясь в наши спины, покрывая нас радужным фейерверком брызг и заглушая наши восторженные и счастливые крики.

Так же было и в этот раз. Вместе со всеми я честно и трудолюбиво строила запруду, вместе со всеми привычно и комфортно устроилась в желобе, вместе со всеми закрыла глаза в предвкушении удовольствия и приготовилась ждать. Но случилось непоправимое.

То ли воды в бассейне было слишком много, то ли я не успела уцепиться как следует за стенки желоба, то ли меня толкнул кто-то сверху по неосторожности, то ли я сама приняла единственное и правильное решение — теперь уже не важно. Сошелся пасьянс, изменили орбиту планеты, посыпались звезды, и меня, вопреки всем правилам и законам, понесло вниз по желобу.

Небо почти белое, вылинявшее, рваное, брызги воды тяжелые, стеклянные, осколочные, черная дыра солнца, мертвая тишина и ужас от понимания того, чем кончится для меня этот полет. Наверно, я кричала, потому что потом долго саднило горло. Даже больше, чем спина, с которой была стерта почти вся кожа. Строительная свалка приняла бы меня со здоровым аппетитом, как сосиску на вилку. Только бы арматура торчала из глаз, носа, рта, живота. Пейзаж в стиле Стивена Кинга. Невелика потеря для страны, вот только мама…

Я не сознавала, сколько времени все это длилось. Три, четыре, пять секунд? Помнила лишь, что в самом конце пути я с размаху уперлась во что-то твердое и горячее, в то, что резко затормозило мой полет над пропастью в песках и не дало погибнуть. Я медленно, толчкообразно стала сползать вниз и вдруг остановилась.

Когда я пришла в себя и открыла глаза, то увидела перед собой черную, загорелую, совсем незнакомую спину. Еще какое-то время мы сидели друг за другом, притихшие и ошеломленные. Когда мой спаситель обернулся, я его узнала. Это был Хан. Он смотрел на меня серыми немигающими глазами, и синие губы его тряслись.

Потом он осторожно поднялся, выбрался из желоба и протянул мне руку. Я ухватилась за нее и с трудом выкарабкалась наружу.

Набежали какие-то люди, запричитали тетки, меня окружила счастливая возбужденная толпа, а Хан исчез, как будто его и не было. Это потом мне рассказали, что он единственный не растерялся и понял, что нужно делать, когда все другие стояли в полном оцепенении. Хан вставил свое тонкое сильное тело в эту железобетонную канаву как пробку, уперся ногами, руками, всем существом своим держал оборону, пока я летела навстречу своей если не смерти, то покалеченной, в прямом смысле этого слова, жизни.

Если не он, то кто же? Что бы было со мной? А что такое судьба? И был ли мальчик? Был или не был? А если бы мы вместе? Но вместе бывает редко. Как в жизни, так и в любви. Кто-то теряет, кто-то находит, кто-то летит в свалочный овраг, кто-то на берегу с облегчением нежит свое освобожденное тело.

Мне повезло. Я в третий раз выбралась из оврага своей любви живая и невредимая. Лишь сердце немного саднит, будто с него, а не со спины, нежно и бережно сняли всю кожу. А так все хорошо, прекрасная.

Вот только пусто все. Сумасшедшая пустота со звоном в ушах. Провалы пустых и безоружных глаз, пустота рта, не занятого поцелуем, пустота рук, обнимающих воздух, пустота груди, как от отсутствия молока, пустота внизу живота, как после долгой и затяжной беременности. Легкая, бессмысленная пустота существования. Что делать с этим? Как с этим жить? Или умирать молодой? Вот оно непереносимо горькое послевкусие любви. Глубокий овраг, а на дне разбитые бетонные плиты и вывернутая арматура торчит, точно корни деревьев, вырванных из земли заживо пролетавшим мимо молодым и веселым ураганом.

А был ли мальчик? Тот первый, из-за которого я чуть не погибла? Или этот последний, из-за которого я погибаю сейчас? Какая связь? Какие выводы, уроки, перспективы?

Наступит утро, и я открою окно, чтобы полюбоваться рассветом. А там, на другом конце Москвы, или Чикаго, или деревни Гадюкино, тоже будет открываться окно, и он вместе со мной будет видеть одно и то же солнце.

Видишь! Один город, одна страна, одна деревня, одна планета, Вселенная одна… Только протяни руку, только набери номер, только посмотри на солнце и вспомни обо мне. Коснись кончиками пальцев своего лица, проведи языком по губам, зажмурь глаза крепко-крепко… Здравствуй, это я!

Я теряю тебя, Никита.

Что делать? Переступить через себя, сгруппироваться, собраться в кулак, набрать единственный и незабываемый номер, поговорить о пустяках, притвориться равнодушной и с ужасом понять, что уже не прикидываешься, что уже на самом деле ничего не чувствуешь, и заплакать с облегчением оттого, что все уже позади и больше ничего не светит, не греет и не горит. А был ли мальчик?

Все это будет, но не сейчас. Я это знаю. А сейчас надо встать и пойти чистить картошку, чтобы наварить борща. Потом, чтобы отвлечь мысли от постоянного пережевывания дат, имен и событий, надо найти много мелких, примитивных и необременительных занятий, как то: нажраться борща с отвращеньем и жадностью, устыдиться, поблевать, посмотреть телевизор, погулять по магазинам, убрать за котом дерьмо, поматериться, стрельнуть у соседки сигаретку, затянуться, закашляться по-пионерски, посмотреть телевизор, дать коту поесть, постирать и развесить праздничную гирлянду разноцветных лифчиков, почитать газету, освоить технику мастурбации, починить пылесос, нацеловаться с котом, нажарить картошки, нажраться, поблевать, поесть свежего снега с подоконника, понять, что это не снег, а тополиный пух, разочароваться, заплакать, разбить телевизор, включить радио и наконец услышать: «С добрым утром, любимая!»

— С добрым утром, любимая! — заорал мой автоответчик. — Возьми трубку, если ты дома! Я знаю, ты дома, я чувствую!

Я вздрогнула и оглянулась по сторонам. Вчера мы с Юлькой так напились, что я не успела отключить автоответчик. Интересно, который час?

— Интересно, который час? — произнесла я в слух и взяла телефонную трубку. — Сколько времени, ты мне можешь сказать?

— Пять часов, шестнадцать минут, — четко, как диктор радио, ответил Никита. — Лишь только свет, и я у ваших ног.

— И что мне прикажешь делать? От радости плясать?

— Ты что такая хмурая? Я тебя разбудил?

— Нет, не разбудил, — ответила я, — пять часов утра мое любимое время суток, особенно для просыпания. И особенно тогда, когда я накануне уснула в четыре.

— Маш, а давай уже я зайду? — виновато попросил Никита.

— А ты где? — спросила я.

— Здесь, под окном.

— Ко мне нельзя, я не одна, — твердо и решительно заявила я.

Повисло долгое и продолжительное молчание.

— Слушай, может, ты выйдешь? — прервал его Никита.