Пожар в первом отсеке, что может быть страшнее?.. В нем расположено два десятка боевых торпед, из них несколько — с атомными зарядами. Лодка всплыла, это было понятно по характерному шуму вырывающегося из шпигатов воздуха. Командир поднялся в рубку, оттуда послышался доклад:

— Отдраен верхний рубочный люк!

С окровавленной головой командир спустился обратно. Видимо, из-за перепада давления его ударило о массивную ручку люка, кремальеру. Отсек быстро заполнялся угарным газом, все стали натягивать индивидуальные дыхательные аппараты. Однако я не мог себе этого позволить, так как непрерывно отдавал команды и отвечал на доклады.

В базу по радио уже дали сигнал аварийной тревоги. Но напряжение в центральном посту стремительно росло: ожидали взрыва в торпедном отсеке... Прошло еще несколько минут. И вдруг из трюма второго отсека раздался звонок:

- Товарищ капитан-лейтенант, спасите меня, пожалуйста, спасите...

Это был мичман Мусатов, шифровальщик корабля. Шифр-пост, где находился мичман, герметичен, поэтому, видимо, Мусатов сразу не погиб... Не знаю, обещал ли я, что мы его спасем, или слушал молча. Просто не могу это вспомнить. Наверно, есть вещи, которые не под силу хранить человеческой памяти...”. Чтобы спасти Мусатова, надо было пройти во второй отсек. И прежде всего - отдраить переборочный люк, за которым уже вовсю бушевало пламя и клубился смертоносный газ... Но в соседнем, третьем отсеке расположен центральный пост. В нем сосредоточено все управление кораблем. Значит, огонь захлестнет и главный командный пункт, а далее пойдет по остальным отсекам, выедая их один за другим, пока не погибнет весь корабль...

Последняя запись в вахтенном журнале “К-3” за 8 сентября была сделана А. Ф. Лесковым в 1 час 59 минут. С момента объявления аварийной тревоги прошло всего семь минут, но сколькими драматическими событиями они оказались насыщены!.. После бесплодной мольбы горевшего заживо шифровальщика Александр Яковлевич потерял сознание. Пришел в себя только в госпитале Североморска, на пятые сутки после аварии.

В госпитале Лесков пробыл около двух месяцев. Поместили его в отдельную палату с сиделкой, ковром и телевизором. Бесконечной чередой наносило визиты большое начальство. Поздравляло со вторым рождением, говорило о наградах всему экипажу, и о наградах самых высоких... Но, видимо, кто-то из самых больших “боссов” военного ведомства расценил аварию на “К-3” как сомнительный подарок, “преподнесенный подводниками” к 50-летию Великого Октября. Первоначально назначенную правительственную комиссию заменили другой. И та уже по новой стала перетряхивать возможные причины пожара и оценивать действия личного состава в борьбе за живучесть корабля... Лескова из отдельной палаты с коврами перевели в общую. А на экипаж навесили страшный ярлык: “Авария произошла по вине личного состава”.

Дело в том, что одного из погибших матросов нашли в труднодоступном уголке трюма. Комиссия сочла, что матрос забрался туда, чтобы покурить. На подводных лодках первого поколения курить, действительно, было запрещено. Это уже потом на субмаринах появились герметичные курилки с дымопоглотителями, рассчитанные на четверых человек. Но вот на этом шатком основании и выстроила комиссия свои выводы: дескать, от сигареты матроса, или зажженной им спички в отсеке воспламенилась смесь паров масла. В те времена в системе гидравлики подлодок использовалась органическая горючая жидкость, и, разумеется, ни одна лодка не была застрахована от каких-либо неисправностей и прорывов в системе. Однако другой вариант - что парнишка, спасаясь от огня, просто забился в ужасе, сам не понимая, куда и зачем, комиссия отвергла.

Наградные листы порвали. На похоронах погибших в закрытом городке подводников Западная Лица разрешили присутствовать только родителям братьев-близнецов Богачевых. Старшина 2 статьи Н.М. Богачев был электриком, и его место по расписанию было в восьмом отсеке. Видимо, учитывая возвращение лодки в базу, Николай Богачев позволил себе “вольность”: зашел в первый отсек к брату-торпедисту в гости. Там, в торпедном отсеке, оба и сгорели.

“Нам, живым, в награду осталась жизнь”, - горько усмехается сегодня А.Я. Лесков. Мертвым, говорят, все равно. Но за что же оскорблена клеймом “сам виноват” память погибших?.. Почему должны страдать их родные и друзья? Ведь нетрудно догадаться, что произошло бы с кораблем, если бы рванули торпеды. И что произошло бы с экипажем, не придави капитан-лейтенант А.А .Маляр собственным телом кремальеру между вторым и третьим отсеками. Он, командир отсека, прекрасно знал суровый морской закон: задраили переборку — значит, не допустили распространения пожара. Понимал, что нельзя пропускать в центральный пост обезумевших от огня людей... Этим Маляр спас жизни оставшимся членам экипажа. А командир БЧ-Ш капитан 3 ранга Коморкин по тревоге ринулся не в центральный пост за замполитом, а в свой, горящий первый отсек... Долг, верность Уставу оказались у этого подводника сильнее инстинкта самосохранения.

После выгрузки трупов и окончания работы правительственной комиссии лодку отправили на ремонт в г. Северодвинск. Обстоятельства сложились таким образом, что в это время там находился первый командир “К-3” контр-адмирал Л.Г. Осипенко, первый командир БЧ-V контр-адмирал Б.П. Акулов и я, автор этих строк, в качестве заместителя командира бригады подводных лодок по ЭМЧ. Мы встретили “К-3” на причале завода и, не дожидаясь, пока выйдет личный состав, спустились в центральный пост. Прошли во второй, затем в первый отсеки... Они еще несли на себе следы недавней трагедии. Говорить было не с кем, так как пришел другой экипаж, да честно говоря, и не хотелось.

Долгие годы командование ВМФ не только замалчивало, но и тщательно охраняло тайну аварии на “К-3”. Хотя некоторые организационные и технические выводы были, бесспорно, сделаны. В системе гидравлики, например, была заменена на негорючую рабочая жидкость, улучшена и система пожаротушения.

Лесков же настойчиво продолжал бороться за восстановление справедливости, но неизменно натыкался на яростное сопротивление Москвы. Накануне 20-летия трагедии “К-3”, в сентябре 1987 года, Александр Яковлевич написал письмо в “Литературную газету”, известному журналисту Юрию Щекочихину. Получил из “Литературки ” ответ: “Я не смог ничего сделать. Думаю, что пройдет еще лет пять-семь прежде, чем нам удастся раскрыть эту тайну и добиться справедливости. Ю.Щекочихин.”

Журналист если и ошибся в сроках, то весьма ненамного. В 1989 году я закончил работать над книгой “Атомная подводная эпопея” в которой описал и эту трагедию. Издать ее в России мне отказали. Однако спустя год ко мне обратилось парижское издательство “Роберт Леффон”, которое около двух столетий занимается сбором и публикацией информации о происшествиях на море. С ними был журналист С.Костин — он стал впоследствии переводчиком книги. Я согласился и тут же предложил французам проехать к Льву Михайловичу Жильцову и Леониду Гавриловичу Осипенко, моим командирам по подводной лодке “К-3”. Первый проживал тогда в Москве, а второй в Обнинске, оба серьезно болели, но, несмотря на это, согласились быть моими соавторами.

В 1992 году книга вышла в Париже, в 1993 году — в Мадриде и в 1994 году — в Праге. За это время мне удалось найти спонсора в Москве — В.Н. Старченко, и с помощью его фирмы издать книгу в России. Это произошло в конце 1994 года, а осенью 1995-го ко мне на квартиру пришли ночью с обыском сотрудники ФСБ. Мотив для вторжения был такой: дескать, в районе Санкт-Петербурга при попытке пересечь границу с Финляндией задержан человек с чемоданом секретных документов. И этот задержанный ссылается на меня, Мормуля... Я конечно, никогда потом так и не увидел ни якобы “задержанного”, ни чемодана, ни документов. Но это совершенно не помешало сотрудникам ФСБ изъять у меня во время обыска и книгу “Атомная подводная эпопея”, и макет готовившейся тогда мною к изданию книги “Атомные, уникальные, стратегические”, и видеокассеты с моим интервью по атомной тематике, которые я давал во Франции и Австрии.