Мы стали по очереди подходить к отцу, чтобы потереть его голову на удачу, а я даже поднесла к нему Прешес, чтобы и она тоже могла дотронуться лапкой до папиной головы.

– Да, конечно, мы команда, – заметила Анджела. Она чересчур увлекалась спортом, но мы все равно были вместе с нею, раз уж оказались все в одной связке.

– Ко-ман-да! – крикнули мы все хором, занеся руки над сверкающей новой лысиной Лаки Ларри Шонесси.

Тут кто-то постучал в дверь салона.

– Ну вот, кто-то пришел, – промолвил папа. – Это либо разносчик пиццы, либо папарацци.

– Arrivederci![16] – прокричал вслед родным папа, когда все стали расходиться по своим машинам.

Я задержалась, чтобы завернуть кусок пиццы в полиэтиленовую пленку. Поскольку сейчас только я и папа были в нашей семье одинокими, я решила, что нам следует поделить оставшуюся пиццу пополам, чтобы дома не возиться с едой, когда захочется есть.

Отец направился в кухню, Прешес семенила за ним по пятам.

– Ciao,[17] Белла! – попрощался папа. Наклонившись, он поцеловал меня в щеку.

Я еще раз потерла рукой его лысую голову на удачу – мне она очень пригодится.

– Ты выглядишь отлично, папа, – заметила я.

– Надо было решиться на это много лет назад, – сказал отец. Я сразу живо представила историю, которая в данный момент формировалась в его голове. Пройдет совсем немного времени, и папа поверит в то, что все это было его затеей.

Отец прошел мимо меня к холодильнику.

– Послушай, Белла, – произнес он. – Посиди еще немножко, выпей стаканчик траппы со своим babbo.[18]

– Ну уж нет, – отказалась я. – Только не граппы. Ты же знаешь, что я ее терпеть не могу.

– Ох, Белла, Белла, – вздохнул папа, вынимая бутылку из холодильника. – Ну какая из тебя итальянка!

Я взялась за дверцу холодильника и сунулась в него, чтобы положить на полку кусок пиццы.

– А есть ирландская выпивка? – спросила я. – Пап, ну должно же у тебя быть что-нибудь, не напоминающее по вкусу сироп! – Я принялась осматривать содержимое его холодильника и вскоре нашла бутылочку и вино. – Ну вот! Можно я открою?

Папа кивнул, и я начала охоту на штопор. Отец развелся со своей третьей женой уже три года назад, и с тех пор его кухонные шкафы и ящики зажили собственной жизнью. Из ящика для хранения приборов я вытащила три мяча для гольфа, колоду карт и лишь под всем этим обнаружила штопор. Высохшая старая и давно забытая пробка все еще была насажена на нем.

Папа открыл буфет и достал для меня винный бокал. Потянувшись за ним, я увидела целый ряд непочатых бутылок граппы, которые, словно строй солдат, вытянулись на нижней полке.

– Пап, – спросила я, – а где ты взял всю эту граппу?

Папа налил себе граппы в бокал для аперитива. Повернувшись, он с восхищением полюбовался на собственное отражение в стеклянных дверцах кухонных шкафов и провел рукой по лысой голове.

– Я просто сказал по телефону этим барракудам из жилищной конторы, что если они хотят заполучить мою землю, выходящую к воде, то им стоит подсластить чем-то нашу сделку, – ответил отец.

– Но ты же всерьез не думаешь продавать этот участок? – Я не могла представить себя жизни без этого дома, без флагманского салона, соседствующего с ним.

– Нет, не думаю, но это был отличный способ заполучить граппу, – объяснил мне папа.

– Будь осторожен, – предупредила я. Складывалось такое ощущение, что застройщики вознамерились скупить весь город. – Не подписывай ничего, не надев очки, чем бы ты ни был занят.

Отец исчез в соседней комнате, и через мгновение в доме грянула «Женитьба Фигаро». Папа вернулся и направился к столу.

Я присоединилась к нему. Мне нравился этот стол. То был старый складной сосновый стол, который мы уже порядочно изрезали за долгие годы. Все началось с того, что мы делали за ним уроки и слишком прилежно нажимали на карандаши – на столешнице до сих пор смутно виднелся отпечаток: 12:3 = 4.

После того как мама уехала из дома, мы начали портить стол нарочно, ведь нам надо было как-то справиться с переживаниями, проверить, на сколько хватит терпения отца. Помню, как он дал мне кусок наждачной бумаги, чтобы я уничтожила вырезанную мною надпись «Я тебя ненавижу». Меня выдала Анджела, но я сейчас решительно не помню, против кого была направлена эта надпись – то ли против Тьюлии, то ли против Софии.

Папа поднял бокал.

– Салют! – сказал он. – Чин-чин!

Я легонько дотронулась своим бокалом до его бокала.

– Что обычно говорил дедушка, когда поднимал тост? – поинтересовалась я.

– Доброго здоровья! – ответил папа.

– Доброго здоровья! – повторила я, чокаясь. – Теперь вспомнила. Мне всегда казалось, что он произносил эту фразу слишком быстро. – Я сделала глоток. – Знаешь, пап, иногда мне хотелось, чтобы ты вырастил нас как ирландцев, а не как итальянцев. Тогда наша жизнь была бы куда проще.

Отпив своей граппы, отец скорчил гримасу, но тут же его лицо обрело нормальное выражение.

– Жизнь никогда не бывает простой, – сказал он.

– Что, неужели тебе тоже не нравится граппа? – удивилась я.

– Эта граппа слишком сладкая, на мой вкус, – объяснил он. – Вот в Италии – другое дело, тамошняя граппа крепкая, жгучая. Впрочем, мне нравится пить любую траппу.

Откинувшись на спинку стула, отец закинул руки за голову и стал водить ладонями по гладкой коже.

– Думаю, когда-нибудь ты меня поймешь, – сказал он. – Если бы мы были итальянцами, живущими в Норт-Энде, я, возможно, считал бы ирландцев экзотической нацией. Любимым выражением моего отца было: «Если ты имеешь счастье быть ирландцем, то ты уже достаточно счастлив». По правде говоря, мой отец был никудышным парикмахером, и я мечтал о чем-то лучшем для своей семьи. Поверь мне, это мечта любого иммигранта.

Я слышала все это по крайней мере тысячу раз. Правда состояла в том, что папа родился в южном Бостоне, поэтому он не был настоящим иммигрантом. Но я не стала ничего говорить ему: я лишь молча отпила вина. Прешес вскочила мне на колени и уютно устроилась там, свернувшись клубочком. Интересно, спросила я себя, какой должна быть мечта дочери сына иммигранта? Мне никогда не удавалось представить себе наше генеалогическое древо.

Да, я не собиралась ничего говорить, но слова как-то неожиданно сорвались с моих губ:

– Папа, а ты считаешь, это я виновата в том, что София стала такой, какая есть?

– Что? Какой такой она стала? – Встав из-за стола, отец вылил остатки граппы из своего бокала и налил в него вина.

– Не знаю, – ответила я. – Мне кажется… она никогда не считала нужным развивать собственные интересы…

– И поэтому она положила глаз на твоего мужа? Папа подлил мне вина.

– Спасибо, – кивнула я. – Не знаю… Может, это чистой воды безумие. А может, и правда.

Подняв глаза к потолку, отец глубоко вздохнул.

– Полагаю, ты думала еще и о том, что выбрала бы себе мужа получше, если бы у тебя перед глазами не было такого примера, как я.

Я схватила отца за руку.

– Ох, папа, вовсе нет! Ничего такого я не думала, да и не вижу никакой связи между моим мужем и тобой, – заверила его я.

– И ты совершенно не несешь ответственности за поведение твоей сестры, – сказал отец.

– Сводной сестры, – поправила я его.

– Кровь гуще всего на свете.

– Даже гуще, чем граппа? – Я отпила вина, и Прешес заворочалась во сне. Она явно видела кошмарный сон о своем бывшем хозяине, этом ужасном Силли Сайрене. – Понимаешь, в чем дело, – продолжила я, – я скучаю по Софии больше, чем когда бы то ни было скучала по Крейгу. Но я представить себе не могу, что мы когда-то переживем этот разлад. Все-таки она меня предала.

– L'amore domina senza regoie, – провозгласил отец.

– Что это значит?

– Любовь не знает правил, – перевел папа. – Во всяком случае, мне кажется, что эти слова переводятся именно так. – Он усмехнулся. – Хотя не исключено, что я только что выругался при тебе по-итальянски.